Камень на камень

Я немного покосил, но тут у меня в глазах потемнело, и мать велела идти домой. Еще отца отругала, что совести у него нет, на работу еле живого погнал, точно я не сын его, а пасынок или подкидыш. Даже всплакнула, бедная. Потому что отец на третий уже день гнал меня в поле. Пришел ко мне на чердак.

— Вставать не собираешься? Рожь завтра начинать пора. Колосья осыпаются. Э, разве это раны. Шкуру только окорябало. Ножом мог, и косой сможешь. Разбойник из тебя вырастет. Еще за решетку угодишь. Не было никогда у нас в роду разбойников, теперь будет. Дед Лукаш убил, так хоть за справедливость. И сбежал в Америку. А ты куда сбежишь? Вон Стах Овсянек — одна только нога, вторая деревянная, а как махает косой. Или Мельчарек, скрюченный точно корень, а возьмет косу в руки, и не заметишь, что скрюченный. Прямехонько, как жердь, идет, а рожь сама перед ним ложится. На жатве забываешь, чего у тебя нет, где болит. Не зарезали ж тебя насмерть. А чтобы боль прошла, размяться надо. Продырявили тебе спину, бок, но руки-то целехоньки. И ноги целы. А для косьбы только руки и ноги нужны. Хорошему косарю и поворачиваться нет надобности. Идет, будто по дороге, а руки сами перед ним летают. Он отдельно, и руки отдельно. Только ноги за руками должны поспеть. Видал, как ксендз на ходу служебник читает? И ты так же, шаг за шагом, полегонечку. Больно, ясное дело. Но пройдешь один ряд, и отпустит боль. Пройдешь второй и забудешь, что в боку дыра. Иисус Христос тоже гвоздями пробит, а сколько тысяч лет висит на кресте? И раны у него не заживают. Да еще на все зло должен смотреть. Думаешь, ему б не захотелось лучше косить, чем на кресте висеть? А как сойти с креста, когда такое его предназначение? Самое трудное начать. Даже если и не порезанный ты, после первого дня все равно как порезанный. Руки, ноги, бока, спина, живого места нет. А разойдешься, потом коса передохнуть не даст. Разве только чтоб на оселке ее направить. Или перекреститься, когда к поздней обедне звонят. Сама тебя будет тянуть, все дальше и дальше. До самого конца. Такая уж она, коса. На косьбе иной раз скорей заживет, чем в костеле. Где б ни болело: на теле, в душе или у родни, в деревне и на всем белом свете. Мужики сколько веков косили, вот и меньше чуяли боль от панов, а не косивши, еще бы как чуяли. Накосишься, так и вдвое больше снесешь, и куда больше простишь. И кто злой, кто добрый, прижимистый, криводушный, узнаешь по тому, как человек косит. И даже когда смерть придет — вроде бы она всего-навсего на жатве косу у тебя из рук и вынет, когда ты притомишься, и докосит вместо тебя эти морги пшеницы, ячменя, ржи. Смотря что вышел косить. Или когда в войну косишь, не так уж она и страшна. А тебя ведь не на войне продырявили, а на гулянке. Небось гуляли — не плакали. Девок лапали — не мертвецов. Водку хлестали — не отраву.

И хоть я позволил себя продырявить, как последний дурак, но жатва прошла, раны зажили, и начал я снова по гулянкам летать. Любил я гулянки, ой как любил! Мир не казался мне больно уж хорошо устроенным, но если тебя в драке даже самую малость царапнут, потом и на мир приятней глядеть, и работаешь в охотку. Подрядился я на железную дорогу гальку под пути насыпать, купил себе коричневый в белую полоску костюм. Рыли в усадьбе пруд, платили ползлотого за кубометр. Купил габардиновое пальто, рубашку, галстук, носки. Подумывал даже часы купить и портсигар, и наверняка бы купил, не начнись война. Но без часов и портсигара, все равно одет был лучше иного богатого. И носовой платок у меня имелся, а некоторые даже не знали, для чего он. Другого такого кавалера еще надо бы поискать. Потому и не было на гулянках девушки, которая б отказалась со мной танцевать. Я еще привередничал. Случалось, после гулянки возвращаешься домой только к вечеру следующего дня, а отец тебя встречает, точно ты прямо из пекла явился. Гуляй, гуляй, паразит, не заметишь, как жизнь прогуляешь. А чего господу богу скажешь, когда придет пора умирать, — что гулял?

Да что отец, он только и знал: работа и господь бог, а на билет ни разу гроша не дал. Ну и то четверть жита тайком вынесешь с чердака и еврею за полцены. То яиц подберешь, а мать потом — что у ней куры перестали нестись. Как-то грушу почти целиком обтряс, рабочим на железной дороге продал, по два гроша штучка. А раз собачник ездил по деревне и скупал собак. Отвязал я с цепи нашего Рекса и задворками, задворками, чтоб никто не видел, отвел в дальний конец деревни и там продал собачнику, когда он уже уезжал. Хороший был пес, но в воскресенье в Болешицах устраивали гулянку. Жаль было не пойти, хоть и Рекса жаль. Ластился к ногам, скулил, словно чувствовал. Стал я его утешать, много ли радости, Рекс, от твоей собачьей жизни? Теперь уж тебя никто не заставит лаять на вора. Будешь в лучшем мире служить. Собаки тоже попадают в рай. Отец потом как пришибленный ходил, все расспрашивал в деревне, не видал ли кто нашего Рекса. Потому что любил его, как ни одну собаку, и Рекс больше всех любил отца.

А раз почему-то некуда было идти. Ну и стояли мы с ребятами в воскресенье пополудни возле корчмы. Девушки еще не выходили из домов. Прибраться надо, посуду помыть. Старухи к поздней обедне брели. Выпить бы, но как назло ни у кого ни гроша. Еврей, хозяин корчмы, в долг не давал, потому что за каждым и так уже числился должок. Солнце затуманилось, похоже, к дождю. А до вечера еще далеко. Эх, хоть бы пришел кто и поставил пивка. Или подраться бы, только никто ни к кому не цеплялся, квелые какие-то все ребята были.

И вдруг вдалеке на дороге облако пыли и три лошади, а на лошадях трое верхом. Кого ж это в воскресенье в деревню несет? Вроде в военных мундирах. Подъезжают к корчме, осаживают коней, капитан, поручик и барышня. Капитан как капитан, поручик как поручик, а барышня — у меня аж дух занялся. В бриджах, в офицерских сапожках со шпорами, в круглой черной шапочке с козырьком, в руке хлыст, ни дать ни взять ангел, переодетый наездником. Капитан говорит с лошади:

— Ну что, орлы? Вижу, в случае чего будет кому за отечество постоять! Напиться можно в этой корчме?

— Можно! Можно! — Ребята встрепенулись, закричали наперебой: — Пиво есть! Квас! И лимонад!

А я уставился на ангела и гляжу, как на образ. Красивые девчонки и в деревне были, но такой красоты я в жизни не видел. А может, это потому, что она в таком наряде и на коне? Должно быть, я здорово засмотрелся — ангел тоже на меня взглянул и улыбнулся. Потом соскочил легонько с лошади, словно кот с печи. Капитан и поручик тоже слезли.

— А ну, орлы, подержите коней, а мы пойдем чего-нибудь выпьем! — сказал капитан.

Ребята, как один, кинулись к лошадям. Таких коней подержать не каждый день выпадает. Но я всех растолкал. Разойдись! Шимеку велели держать.

— А ну, проваливай! Не то как засвечу, искры посыплются из глаз!

Собрал вместе поводья от всех трех лошадей, намотал на руку. Те пошли в корчму. Вскоре вышли. Капитан первый вскочил на коня.

— Спасибо, орел!

За ним поручик. Потом ангел поставил ногу в стремя, но, видать, оттолкнулся слабо. Раз попробовал, другой, и все вроде ему седло высоко. А сам на меня поглядывает. Тогда я правой рукой подхватил барышню пониже спины, а в левой поводья ее коня держу, и посадил в седло. А потом рука моя словно сама собой скользнула по ее бедру и по сапожку, до шпоры, и там, возле шпоры, я ножку и сжал. Барышня на мгновенье закрыла глаза, потом улыбнулась, но невесело. И тут кто-то меня хрясь по голове.

— Ах! — вскрикнул ангел.

Я обернулся — это поручик хлыстом.

— Убери руки, хам! — зашипел в ярости. — А чтоб не обидно было — на, получи. — И бросил мне под ноги деньги. Я наотмашь ударил его лошадь по крупу, он так и подскочил в седле. И все трое ускакали.

Ребята кинулись поднимать. А я пошел домой — неужто на такие деньги пить? Это все равно что дьяволу душу продать. Но ребята меня догнали и силком затащили в корчму. Сунули в руки стакан, и пей до дна — твоя добыча. Надо бы, чтоб он тебя еще разок огрел и столько же дал. Ну а выпивши, затеяли мы драку и разнесли корчму. Лавки, столы, кружки, стаканы — все пошло в ход, что только ни подворачивалось под руку. Кто-то бочонок с пивом схватил и как брякнет об землю, нас всех окатило пеной. Хозяин под стойку спрятался и ну вопить: