Смерть и рождение Дэвида Маркэнда

- Значит, мир не есть единство? - Маркэнд наклонился вперед.

- Откуда мне знать? Я только скромный ученый. Мне известен целый ряд единых систем: клеточная система, электронный пучок, туманность. Математическими формулами мы уменьшаем их число, но ведь это трюк. Может быть, единых систем вообще не существует. Но католики устанавливают единство системы, разрушая упорные противоречия конкретных явлений. Это легче всего.

- Значит, католицизм - духовная отрава?

- Да, потому что он есть неверное решение задачи.

- Потому что он есть ложь, - серьезно сказал Маркэнд.

- Ну, это, пожалуй, чересчур теологически звучит. Скорее - потому, что он основан на абсолютном отрицании фактов и удерживает своих адептов от дальнейших поисков истины путем анализа фактов... Конечно, это не единственная форма. Существует, например, христианская наука, это уже самый дешевый трюк. Католицизм - форма наиболее респектабельная. Он остроумен, его создали остроумные люди тысячу лет тому назад, когда не существовало ни более совершенной науки, ни более совершенного реализма. Они, видите ли, "признавали" реальность: дуалистический реализм со всей его путаностью, говорили они, существует; однако существует и другая реальность: благодать, вера и тело Христово, перед которой первая реальность - ничто.

Вестерлинг замолчал. Маркэнд почувствовал, что может встать, поблагодарить его и уйти. Казалось, он не ждал от Маркэнда объяснений по поводу этого странного визита. Но Маркэнд не доверял собственному впечатлению. Без сомнения, Вестерлинг ждет. Молчание длилось.

- Элен, - сказал Маркэнд тихо, - приняла католичество.

Человек, сидевший в кресле, казалось, не пошевелился. Потом Маркэнд увидел, как тело его задрожало, точно туго натянутая проволока, и глаза помутнели от гнева.

- Вы пришли ко мне, - голос звучал глухо и монотонно, - вы пришли и заставили меня читать вам лекцию по истории религии. Кому нужен был этот обман? Вы хотели получить от меня объяснение того, что происходит с вашей женой. От меня! Приятное объективное объяснение, от которого у вас стало бы легче на душе. Вы - ничтожество! Я скажу вам, отчего ваша жена обратилась к католической церкви. Оттого, что она несчастна, оттого, что вы довели ее до отчаяния. - Голос его звучал все резче. - Если бы вы были мужчиной, если б вы создали ей жизнь, которая могла бы ее удовлетворить, если бы... - Он вскочил со своего кресла. - Вон отсюда! - закричал он. Как вы смели прийти ко мне? Элен! - Голос его сорвался и умолк, он заломил руки и бросился из комнаты.

Маркэнд стоял неподвижно; вид заломленных рук Вестерлинга поразил его. Сильные, уверенные руки ученого... руки человека, который любил и чья любовь потерпела крушение. Маркэнд стоял в ожидании. - Если я уйду, думал он, - я лишу его возможности сказать мне последнее слово, будь то оскорбление или извинение. Подожду немного. - Он стоял, поглядывая на дверь. Но никто не входил. Наконец он решился уйти.

Уже настал вечер, но тьма, в которой он шел к мосту, была точно ослепление после удара по глазам. Элен была в горе из-за него, впала в отчаяние из-за него, дошла до падения из-за него. Каждое слово Вестерлинга - истина. Он наконец увидел себя самого, и зрелище оказалось непривлекательным. Но Элен нужна ему. - Что я могу дать ей? - Ответ заставил его побледнеть: даже сейчас, когда она так отчаянно нуждалась в его помощи, он не мог ей дать ничего. - Это - первое, что я должен признать. У меня ничего... ничего для нее нет.

...Элен была счастлива. Ее мир приобрел смысл: умелое хозяйничанье в доме, деятельность в благотворительном комитете, скука часов, проводимых в обществе матери, чтение книг - все это получило новое значение. Теперь ей сразу становилось ясно, может ли она найти в книге раскрытие истины или же только развлечение. Теперь наконец она могла любить детей, не терзаясь. Тони и Марта были до сих пор для Элен бременем почти непосильным. Они принадлежали ей; но как могла она с _уверенностью_ сказать, что всегда права в своих поступках и мыслях о них? Теперь - слава богу! - она знала, что они не принадлежат ей; что, считая их своими, она проявляла непростительную гордыню. Разве она их создала? Постигла тайну их крови? Господь сотворил в ее теле тайну жизни, ее же дело было только произвести их на свет. Дети, как и собственная ее жизнь, даны ее душе взаймы, на время, и это ко многому ее обязывает. Справится она со своим долгом - и заслуга будет вовсе не ее; а не справится - несмотря на все свои старанья - она будет прощена по той же высшей милости... Теперь ей легко. Дети ее, как и сама она - в боге. Жизнь непостижима, порой прекрасна, порой жестока. Она старалась умилостивить ее, сделать милосердной к детям. Ведь это тоже часть жизни, часть их жизни - если у них есть мать, все делающая для того, чтоб они стали сильными и чистыми. Но главное - сама жизнь и создатель ее - бог.

Она глядела на мужа, и сердце ее пылало. - Он придет, он должен прийти ко мне опять. Он поймет, что я близка ему, и сам станет ближе. - И она ждала. Ей больше некуда было торопиться. Время теперь для нее значило так мало, ибо так огромна была в сравнении с ним благодать. Теперь, когда Дэвид поднимался по утрам с постели, далекий, с глухой болью в глазах, она могла ждать. Со временем господь поможет ему понять, что ее пребывание здесь, с ним, не случайно, что оно так же неизбежно, так же является одной из форм его и ее бытия, как форма их тел.

Ее уверенность в их браке тоже окрепла, хотя теперь она была иной. Как изменчиво было все то, от чего прежде зависела его реальность! Физическая радость ласки, постоянно повторяемые уверения в том, что он любит ее и она - его, гармония их семейной жизни. Какая мука! Теперь, когда это было позади, ей трудно было понять, как она могла выносить это, и еще труднее ей было понять, как все другие, все те, кого ей приходилось встречать, выносят тягостность своей жизни. Теперь реальность ее брака ни от чего не зависела. Потому что и жизнь, и брак означали подчинение, боль, экстаз; требовали смирения, твердой веры, понимания; давали новую жизнь. Сомневаться в своем браке было бы для нее так же нелепо, как сомневаться в своем собственном теле или в своих детях.