Мой дядя - чиновник

После таких речей дон Бенигно дня на два утихомирился, на третий же снова принялся за старое, проклиная тот день и час, когда ноги притащили нас сюда. При этом досталось не только нашим ногам, но и многому другому.

Справедливость требует заметить, что с соизволения дона Хенаро мы изрядно злоупотребляли терпением несчастного старика, в чём позднее я горько раскаивался. Дону Бенигно приходилось работать там же, где мы перетряхивали папки, — у него не было другого места. В комнате стоял большой стол, за ним сидел дон Бенигно и, не разгибая спины, писал и писал до самой последней минуты присутственного дня. Старик будто попал в стан врагов. Шум, пыль и особенно наши издевательства сделали его жизнь невыносимой.

Наша основная и наиболее важная обязанность заключалась в том, чтобы портить ему кровь, и, ей-богу, мы великолепно справлялись со своей задачей. Кое-кто укоризненно спрашивал нас:

— Что вам за охота изводить несчастного старика?

— Сеньор, — отвечали мы в таких случаях, — мы же не заставляем его беситься. Дон Хенаро прислал нас сюда навести порядок. Разве вы не видите, в каком плачевном состоянии здесь дела? Просто у дона Бенигно ужасный характер, поверьте, сеньор, отвратительный!

После подобных ответов все уходили с полным убеждением в нашей правоте. Лишь в редких случаях лицо вопрошателя не смягчалось при первом же упоминании имени дона Хенаро, после чего собеседник немедленно начинал прилагать все усилия к тому, чтобы мы забыли о заданном вопросе. Имя дона Хенаро было не просто убедительным аргументом, а настоящим талисманом.

Так приказал дон Хенаро? Тогда молчок. Дон Хенаро есть дон Хенаро, а мы все — лишь его пророки.

При встрече с нами всемилостивейший сеньор долго пожимал нам руки и с лукавой улыбочкой осведомлялся:

— Ну, как поживает наш старикан?

— Совсем из себя выходит, — отвечал мой дядя.

— Отлично, продолжайте в том же духе, — подбадривал нас добрейший дон Хенаро.

VII

ПРИМЕРНЫЙ ЧИНОВНИК

Дону Бенигно было под семьдесят. Среднего роста, с совершенно седой бородой, очень худой и опрятный, всегда в белом — от галстука до носок, — всегда наглаженный.

Щепетильный в вопросах чести, справедливый, добросовестный, неподкупный, он ни разу за всю свою службу не дал повода даже для упрёка. Как не могут самые яростные ураганы вырвать крепко вросшие в землю пальмы, так и дона Бенигно не могли сбросить с его кресла никакие бури, бушующие каждый раз при падении очередного министерства и сметающие всех до единого служащих государственных учреждений. Вот какое редкостное уважение к себе завоевал он своими исключительными достоинствами.

Кроме всего прочего, в учреждениях всегда необходим добросовестный и толковый человек, который обучал бы новичков, поступающих на службу без самого элементарного представления об ожидающей их работе. Для подобных поручений никто не подходил лучше дона Бенигно, тем более что его политические взгляды были никому не известны. Говорил он очень мало, зато в сердцах часто кричал и безумно нервничал, когда ему досаждали.

Все, кому доводилось бывать в канцелярии, с любопытством и уважением взирали на пожилого человека с благородным лицом, который усердно писал, не отрываясь от работы и делая лишь самые необходимые движения: перекладывал документы, сгибал листы бумаги и обмакивал перо в чернила. Он походил па восковую фигуру; в его размеренных движениях было что-то механическое,

Единственным недостатком дона Бенигно была его раздражительность. Бедняга, замурованный в битком набитой бумагами комнатушке, болезненно переживал каждую такую вспышку гнева, ранившую его до глубины души. Поэтому состояние раздражительности стало обычным для нервной системы дона Бенигно: муха, трижды пролетевшая мимо, клякса, посаженная на лист во время писания, отпечаток сальных пальцев на бумажке, — словом, любая мелочь могла привести почтенного старика в сильнейшее возбуждение.

И тогда механизм портился. Государственный служащий принимался выделывать такие жесты и движения, которые, попытайся я описать их, показались бы невероятными каждому, кто знаком с расположением костей в скелете современного человека.

Просидев тридцать лет в одной и той же комнате, дон Бенигно безошибочно знал место каждой из бесчисленных бумажек, заполнявших подвластный ему отдел канцелярии, Как только старик получал распоряжение разыскать одну из них или когда кто-нибудь, желая самолично удостовериться в чёткости его работы, из любопытства просил у него справку, дон Бенигно, даже не заглядывая в имевшийся у него реестр, немедленно снимал с полок целые ряды и огромные кипы толстых папок. Он не раскрывал их, иногда даже не читал надписей на них, а просто вручал нужную папку и объявлял с несокрушимой уверенностью математика, предлагающего простейшее решение задачи:

— Держите, вот она. На странице номер такой-то вы найдёте интересующие вас данные.

Название селения или города, где происходило событие, даты, имена участников, последовавшая развязка, законы, королевские указы, распоряжения и постановления по данному делу — всё это несравненная память дона Бенигно хранила самым поразительным образом.

Вся его гордость и слава, все его самые сокровенные мечты были связаны с это й комнатушкой и заполнявшими её бумагами, к которым он так привязался. Высшим блаженством для дона Бенигно было признание его служебных талантов.

— Ну что вы, дорогой друг! — отвечал он с напускной скромностью, так как в действительности был непоколебимо уверен, что никто не в силах заменить его без ущерба для дела. — Впрочем, тридцать лет практики что-нибудь да значат.

За всё время его ни разу не вознамерились повысить в должности: во-первых, потому, что другие места были более денежными, менее ответственными и требовали меньше знаний и труда; во-вторых, никто пе отваживался заменить дона Бенигно на его посту.

За тридцать лет ежедневной работы в своём отделе он лишь дважды позволил чужим рукам коснуться его бумаг и то лишь потому, что был не властен воспрепятствовать такому вмешательству. В первый раз это произошло, когда дон Хенаро начал свою стремительную и блестящую карьеру при поддержке своего влиятельного отца. Во второй раз Это случилось во времена, к которым относятся наш рассказ и наше зачисление на должность практикантов; другими словами, на этот раз осквернителями доверенных неподкупному дону Бенигно сокровищ, на которые зарился алчный дон Хенаро, стали мы с дядей.

Легко представить себе, как страдал бедняга дон Бенигно, видя, что его папки летят на пол, где их безжалостно скребут наши куцые метёлки; что его письменный стол покрывается слоем тончайшей пыли, на которой отпечатываются следы любого коснувшегося её предмета, в том числе очертания локтей и кончиков пальцев столь чистоплотного чиновника, как он.

Однажды дон Хенаро позволил себе намекнуть дону Бенигно, что ему следовало бы разрешить нам входить в отдел и вытряхивать папки в его отсутствие, дабы мы не беспокоили почтенного старца в часы работы. На это дон Бенигно с решительностью, на которую он никогда не отваживался при начальстве, объявил, что не допустит подобного, пока состоит на службе.

На следующий день после этого случая по канцелярии распространились два одинаково правдоподобных и противоречивых слуха: одни говорили, что дон Бенигно уволен; другие — что дон Бенигно ушёл в отставку по собственному желанию. Истина так никогда и не выяснилась.

VIII

ВЫСОКО ВЗЛЕТЕЛ, ДА ГДЕ-ТО СЯДЕТ

Отставка дона Бенигно и немедленно последовавшее за нею возвышение моего дяди с должности простого уборщика до поста архивариуса повергли канцелярию в полное и всеобщее изумление.

Откуда этому выскочке знать дело? Видано ли подобное нахальство? И такого субъекта назначили на место самого примерного и сведущего чиновника! — так судили о случившемся наиболее кроткие сослуживцы моего дяди.