Поэмы Оссиана

В войне наш острый меч стократ

Багрился кровью супостат,

И мира царь не веселился.

Но почто воспоминаю

Времена сражений наших?

Уж глава моя дрожаща

Сединою серебрилась;

Дряхлая рука отвыкла

Напрягать мой лук упругий,

И уж легкое насилу

Я копье подъемлю ныне.

О когда бы возвратилась

Радость, дух мой ожививша,

При любезном первом взгляде

На прекрасную Моину,

Белогруду, светлооку,

Нежну чужеземну дщерь!"

"Повеждь нам, - царь вещал Морвена,

Печали юности твоей.

Уныние, как тьма сгущенна,

Сокрывша дневных блеск лучей,

Мрачит днесь душу Клесамора,

На бреге, где шумяща Лора

Течет извившись средь полей

И предки где твои витали,

Повеждь нам скорби юных дней

И жизни твоея печали".

"В мирно время, - отвечает Клесамор ему,

Ко балклутским плыл стенам я белокаменным.

Ветр попутный, раздувая паруса мои,

Внес корабль мой во спокойну пристань Клутскую.

Три дни тамо Рейтамир нас угощал в пирах;

Там царя сего я видел дочь прекрасную.

Медочерпна чаша пиршеств обходила вкруг,

И Моину черноброву мне вручил отец.

Грудь сей девы пене шумных волн подобилась;

Взоры пламенны ровнялись с блеском ясных звезд,

Мягки кудри с чернотою перьев ворона.

Страстью мне она платила за любовь мою,

И в восторгах мое сердце изливалося.

Но внезапно к нам приходит иностранный вождь,

Восхищенный уж издавна ее прелестьми.

Ежечасно речь строптиву обращал он к нам.

Часто в полы извлекая свой булатный меч,

"Где, - гласил он, - где Комгал днесь пресмыкается?

Сей могущий, храбрый витязь, - вождь ночных бродяг.

Знать, стремится он к Балклуте с своим воинством,

Что так гордо поднимает Клесамор чело".

"Знай, о воин! - вопреки я отвечал ему,

Что мой дух своим лишь жаром вспламеняется:

Хоть от храбрыя дружины удален теперь,

Но без страха и средь тмы врагов беседую.

Велеречишь ты, заставши одного меня;

Но мой острый при бедре меч сотрясается:

Он стремится возблистать теперь в руке моей.

Замолчи же о Комгале, мрачный Клуты сын!"

Воскипела буйна гордость - мы сразилися;

Но он пал моей десницей. Брани громкий звук

Лишь раздался на вершинах тока клутского,

Копей тысячи блеснули супротив меня.

Я сражался - сопостаты одолели нас.

Я пустился на шумящи волны клутские;

Над зыбями забелелись паруса мои,

И корабль мой рассекал уж море синее.

К брегу притекает скорбная Моина;

Взор ее прелестный слезы орошали;

Ветры раздували косы распущенны.

Вопль ее унылый издали я слышал;

В горести старался возвратиться к брегу;

Но восточны ветры, паруса раздравши,

Унесли корабль мой в бездну океана.

С той поры злосчастной я не видел боле

Ни потока клутска, ни драгой Моины.

Во стенах Балклуты жизнь она скончала.

Тень ее воздушну я несчастный видел,

Как она во мраке тишины полнощной

Вдоль шумящей Лоры близ меня неслася.

Вид ее печальный был луне подобен,

Сквозь несомы бурей облака смотрящей;

В ночь, когда нам небо сыплет снег пушистый

И земля безмолвна, в мраке почивает".

"Пойте, барды! - рек Фингал.

Пойте, в песнях возносите

Блеск Моининых красот;

Чрез пространство шумных вод

Легку тень ее зовите.

Пусть она на сих брегах

С сонмами красавиц нежных,

Живших средь героев прежних

В славных древности веках,

Пусть на светлых, безмятежных,

Здесь почиет облаках.

Пойте, барды! возносите

Блеск Моининых красот;

Чрез пространство шумных вод

Легку тень ее зовите.

Я видел сам огромные балклутские башни;

Но пусты уж, оставлены их теремы были.

Пожрал огонь с оградою высокие кровы.

Народа глас не слышался, и стремленье Клуты

С стези своей свратилося твердых стен паденьем.

Седый волчец сребристую там главу возносит,

И мох густый колеблется дыханием ветра,

Из окон лишь пустынные выглядывают звери,

Сквозь мрачный лист в развалинах разросшегось терна.

Уж пусты днесь прекрасные чертоги Моины,

Вселилося безмолвие в дому ее предков.

Возвысим песнь уныния, воздохнув, оплачем

Страну иноплеменную, опустевшу ныне:

Единым лишь мгновением она пала прежде;

И нам, уже стареющим, скоро пасть приходит.

Почто ж, о сын крылатых дней, почто зиздешь башни?

Сегодня ты любуешься с теремов высоких,

А завтра, вдруг налетевши, пустынные ветры

В разваленных сенях твоих засвистят, завоют

Вокруг полуистлевшего щита славных предков.

Но бурный ветр пускай ревет;

Дней наших славы не убудет:

В полях сражений ввек пребудет

Десниц победоносных след,

А в песнях бардов слава наша.

Возвысьте громкой арфы глас;

Да вкруг обходит празднеств чаша,

И радость да живет средь нас.

Когда, о царь златых лучей!

И твой свет некогда увянет;

Коль некогда тебя не станет,

Гордящеесь светило дней!

Коль временно твое блистанье,

Как жизни преходящей цвет:

То славы нашея сиянье

Лучи твои переживет".

Так пел Фингал в своем восторге;

И бардов тысяча вокруг,

Склонившись на своих престолах,

Внимали голосу его.

Он сладок был, как звуки арфы,

Весенним ветром приносимы.

Любезны были, о Фингал!

И пение твое и мысли.

Почто я не возмог наследить

Приятств и сил твоей души?

Но ты в героях беспримерен;

Сравниться кто возмог с тобой?

Всю ночь пропели мы, и утро

В веселии застало нас.

Уж гор седых главы взносилися верх туч;

Уже приятно открывалось

Лазурное лице морей;

И се, поднявшись, белы волны

Вращаются вокруг скалы сей отдаленной.

Из моря медленно подъемлется туман,

Приемлет старца вид

И вдоль безмолвный долины сей несется.

Не движутся огромны члены

Призрака страшного сего,

Но нека тень его несет поверх холмов;

Остановясь над кровом Селмы,

Разлился он дождем кровавым.

Один Фингал лишь зрел ужасный призрак сей;

Тогда ж он предузнал своих героев смерть.

Безмолвен, возвратясь он в свой чертог огромный,