Это случилось в тайге (сборник повестей)

— Ты что? — начал было Иван Терентьевич и, не закончив, встал, — забытая всеми, сжавшись в комок, всхлипывала Анастасия Яковлевна.

Лейтенант отвернулся — что сделаешь, чем утешишь?

Иван Терентьевич буркнул вполголоса:

— Еще не хватало…

И только Ольхин неуклюже попытался успокоить:

— Не переживайте, мамаша, бывает хуже!

А Иван Терентьевич пальцем поманил лейтенанта ближе и, чтобы не услышала учительница, сказал негромко:

— А ведь он прав, собака…

— Что бывает хуже?

— Да нет, насчет тайги, и что ни дорог, ни поселков. Ты вспомни, — Заручьев взял палочку, провел на серой от пепла земле линию, другую, стал раздумчиво пояснять. — Так, скажем, мы — ну, Счастливый. Ключ. Теперь смотри: тут — река, сюда притоки пойдут. А на запад — совсем пустая тайга потянется, верно — ни дорог, ни поселков, поселки на севере по рекам больше. А мы где-то в этом районе.

— Выходит — ждать?

— Чего?

— Ну… раз за помощью идти некуда, больше ничего не остается, только ждать…

— Че-го?

— Что все-таки найдут…

— Может, когда-нибудь и найдут, только — когда? И что? Вот он, — Иван Терентьевич показал палочкой на сосну, под которой лежал командир самолета, — он ждать может, потому что ему все равно — дождется или нет. А мы, если не дождемся…

— Но ведь другого решения нет, — сказал лейтенант. — И даже если бы куда-то можно было идти, летчик не в состоянии, да и женщина… И одних не оставишь…

Заручьев отшвырнул палочку и, глядя в глаза лейтенанту, заявил не допускающим возражений тоном:

— Значит, надо идти кому-то одному.

— Куда?

— На юг — и по рекам. Другого пути нет.

— А куда придешь?

— Куда ноги приведут. Лишь бы к людям. Но у тех, кто останется, хоть две надежды будет вместо одной.

Лейтенант подумал.

— Ну что ж… Надо решить, кому лучше идти.

— Наверное, мне, — сказал Заручьев. — Пусть у меня одна рука и барахлит, но хоть в тайге не впервой, есть опыт.

Но Гарькушин покачал головой:

— Нет, надо обмозговать ряд вопросов… Со всех сторон. В общем, на ночь глядя идти не имеет смысла, верно? Ну, а к рассвету я решу, как быть.

— Ты? Не много ли на себя берешь, друг?

— Не много, — сказал лейтенант. — Ты решаешь за себя. А я должен еще и за него, — движением головы он показал на Ольхина.

Заручьев пренебрежительно махнул рукой:

— Брось, теперь не до "шаг влево, шаг вправо", с тебя за него не спросят.

— Нет, — сказал Гарькушин. — Закон есть закон, порядок есть порядок.

Заручьев усмехнулся:

— Твой закон здесь кончается. Здесь закон — тайга… Смотри, тебе виднее, только, бывает, некоторые за деревьями леса не видят.

— Постараемся увидеть, — сказал лейтенант.

Ольхин равнодушно прикуривал от уголька — с таким видом, будто его разговор не касается.

Подбросили топлива в костер. Помолчали — каждый думал о своем, по-своему, хотя и об одном и том же. Внезапно Заручьев встал.

— Ладно, кому ни идти, остальным здесь оставаться. Наверное, не на день и не на два, так снегом как бы у костра не замело. Есть предложение самолет поставить как следует, на брюхо, и перебазироваться в кабину. Все-таки крыша и четыре стены, да и печку придумать можно.

Лейтенант и Ольхин — будто впервые заметили — долго рассматривали самолет. Заручьев ждал.

— Кран надо, — то ли всерьез, то ли пошутить решил Ольхин.

— Кран не кран, а без пилы или топора, на худой конец, ничего не сделаешь. Сосну, в которую хвост уперся, перочинным ножом не срежешь. Да и вторая, сбоку, не многим тоньше.

— А может, все-таки обе сосны свалим? — спросил Иван Терентьевич. — Попробуем во всяком случае? Давайте-ка под ту и другую огня и дров.

— Верно ведь, черт возьми! — удивился лейтенант. — А мне и в голову не пришло.

— Опыт, друг! — сказал Иван Терентьевич. — Почему я и думаю, что за помощью идти следует мне. Тайга — она любит сноровку, без сноровки по ней недалеко уйдешь.

Лейтенант ничего не сказал — поднялся, выдернул из костра два горящих сучка, комельки которых еще не занялись, захватил сучками пылающую головню и понос к самолету.

— Подожди, начальник! — крикнул ему Ольхин. Он тоже прошел к самолету, оторвал висевший на двух заклепках лист обшивки, вернулся к костру. Нагреб на железо угольев и, как на подносе, отнес под ту же сосну, что и лейтенант. — Так-то, пожалуй, вернее, а? — спросил он.

Потом, когда комли обеих сосен — удерживающей на весу хвост самолета и той, которая заставила самолет лечь почти на бок, — облизывали язычки огня, Ольхин, протянув Ивану Терентьевичу пачку сигарет, поинтересовался:

— Похоже — приходилось иметь дело с тайгой?

— Приходилось всяко, — Заручьев взял сигарету, долго разминал ее, задумчиво глядя в пламя костра. — Не знаю, придется ли еще…

— Я думаю, должен все-таки прилететь самолет, найти нас! Ведь у техники такие возможности, ведь двадцатый век, не могут допустить, чтобы потерялись люди и машина, это невероятно! — почти выкрикнула Анастасия Яковлевна.

Иван Терентьевич поджег сухую веточку, прикурил от нее, затянулся. Сказал:

— Так оно все и есть. Просто никогда не мешает перестраховаться, понимаете?

— Но вы только что говорили… Я знаю, не хотите меня пугать, да? Скрываете…

— В мыслях не было, — сказал Иван Терентьевич. — А что говорили — чего под настроение не скажешь? И еще у нас, таежников, примета такая — говорить плохо, чтобы хорошо получилось. Так что не обращайте внимания.

Но Анастасия Яковлевна его не слушала.

— Я понимаю, что связываю вам руки… Поверьте мне, если бы я одна — я сама попросила бы меня оставить и идти всем. Но летчик — я ведь ничем не смогла бы ему помочь, даже принести воды или дров для костра…

Иван Терентьевич постарался переменить разговор.

— Вот что, мужики! Пока все вместе — давайте дров и дров: три огня кормить надо. Потом пилота придется перенести куда-нибудь, а то черт знает, как сосны падать задумают… Нет, это после, пока что еще даже кора не обгорела, — замахал он рукой, увидев, что Ольхин с лейтенантом направились к самолету.

Когда они, повернув, скрылись в лесу, Иван Терентьевич подошел к дереву, на котором висели его сетки, переложил какие-то свертки из одной в другую, что-то распихал по карманам. Захватив одну из сеток, деловым шагом приблизился к учительнице.

— Анастасия Яковлевна, я не знаю, сколько у вас продуктов, но сколько бы их ни было — советую экономить. Даже не советую, а требую — в ваших же интересах. Продукты у меня да у вас, а ртов пять. Собаку с довольствия придется исключить, нужда мышковать научит, не сдохнет. И неплохо бы отложить неприкосновенный запас, на самый крайний случай. Не возражаете?

— Нет, что вы, я понимаю…

— Тогда действуйте.

— Я не вижу… Может быть, вы сами?

— А вы просто переложите в баул что покалорийнее. Сало, масло.

— Хорошо, — сказала Анастасия Яковлевна.

Он подошел к пилоту, мимоходом поправил костры под деревьями, чтобы пламя охватывало их кольцом. Спросил:

— Друг, ты в состоянии разговаривать? Такое дело…

Пилот не позволил ему закончить:

— Я слышал. Надо идти… На восток, вернее всего… К реке. Притоков по этому берегу нет, просто идти к востоку…

Он умолк, а Иван Терентьевич стоял над ним и раздумывал.

— Вот что, — сказал он, трогая пилота за плечо. — Может, еще выдюжишь, всякое бывает. Надо тебе пожрать — не объешь, все равно надолго не растянуть, нечего.

Пилот чуть заметно покачал головой.

— Не надо. Я не смогу, видишь? — Он рукой показал на искалеченный, кровоточащий рот, помолчал. — Возьмите в хвосте шоколад и галет немного. Остатки бортзапаса. А мне сигарету бы.

— Можно, — сказал Заручьев. Но, шаря по карманам, не сразу вспомнил, что сигареты кончились, выбросил пачку. — Обожди только маленько, минут пяток.

Когда появились лейтенант и Ольхин, вместо одной сигареты всучивший Ивану Терентьевичу только-только начатую пачку "Махорочных", он сказал им про летчика: