Спасатель. Рассказы английских писателей о молодежи

Даже молодые люди, принадлежащие к верхушке мелкой буржуазии, должны обладать исключительно высоким уровнем знаний, чтобы попасть в школы для избранных — такие, как Итон и Харроу, или в лучшие университеты — Оксфорд и Кембридж, но молодежи из высших кругов достаточно знать совсем немного, чтобы учиться здесь. Если юноша из средних слоев буржуазии намерен стать адвокатом, судьей, офицером, управляющим, он должен обладать по окончании учебного заведения очень высокой научной квалификацией; юноше из высших кругов нужно всего лишь отличиться в спорте или пользоваться репутацией хорошо воспитанного человека.

Если не считать лет, проведенных в школе и университете, молодежь правящей элиты редко покидает свое крайне замкнутое социальное окружение, если только такой юноша не родился на свет каким-нибудь чудаком и не пополнил когорту неприкаянных (такие случаи бывали). Само каждодневное существование призвано преподать им науку управления и руководства. С первой же минуты своего существования, с тех дней, что они проводят в детской, окруженные няньками и учителями, они ни секунды не сомневаются, что Англия принадлежит им.

И все-таки было бы ошибкой думать, что все дело в тех привилегиях, которые даются им еще до рождения.

Английской системе частных школ присуща любопытная, жестокая демократия, распространяющаяся, правда, лишь на богатых и власть имущих. Или, что вернее, ее можно назвать иерархическим внушением классовых принципов. Во всяком случае, мальчик лет одиннадцати, отданный в школу типа Итона, независимо от того, насколько богата и известна его семья, в младших классах третируется как раб старшими школьниками, которые нередко бьют его, дабы он почувствовал разницу между положением управляющего и подчиненного. Это очень действенный метод в обучении науке управлять. Проходит несколько лет, и вот уже вчерашние бесправные мальчуганы, в свою очередь, приказывают и дают зуботычины младшим. Позднее, когда он уже управляет страной через правительство или какое-нибудь важное учреждение, он, не задумываясь, переступит через лучшего своего друга, коль скоро тот станет у него на пути, — эта способность давать и получать встрепку «безлично» уже стала для него чем-то органичным, — а потом можно и похлопать друга по плечу и выпить с ним в клубе.

Нынешняя молодежь правящей элиты намеревается сделать то самое, чего никак не хотел сделать Черчилль, — справить поминки по Британской империи. Для них это не более чем исторически необходимое изменение курса, без чего английскому капитализму не выжить. Если говорить исторически, то империя уже испустила дух под ударами национально-освободительных движений, но экономически она переживает сейчас что-то вроде бабьего лета, которое капитализм тщится любым способом продлить.

В наши дни молодые капиталисты, составляющие стратегические планы в своей борьбе за жизнь, готовы пойти на любое насилие. Несмотря на то, что их научили вести себя умно, инстинктивно они стремятся не к компромиссу с оппозицией, а к ее разгрому. Только искушенным пособникам из состоятельных слоев мелкой буржуазии удается убедить элиту не прибегать к насилию, а терпеливо идти на соглашение и добиваться своего хитростью. Но и хитрость не всегда будет палочкой-выручалочкой, ибо разочарование пролетариата и нетерпение буржуазии возрастают.

Именно молодым англичанам придется решать, как поступить с тем, что осталось от британского империализма, и из какого материала строить свое будущее. Антиколониальные движения в сегодняшней Англии играют известную роль в организации интеллигенции и народа и вызывают к жизни иные движения протеста, но пока еще нет крепкой спайки между сторонниками освобождения колонии и английским пролетариатом, хотя враг у них один и тот же.

Антиколониализм — это совсем не просто для любого англичанина, а для молодого рабочего в особенности. Было бы ошибкой думать, будто можно сказать английскому рабочему: «Отдадим все английские запасы нефти в мире их подлинным хозяевам», — и он поймет вас. На это никто не соглашается, потому что 100 процентов нашей нефти поступает из колониальных или полуколониальных районов.

И все же, когда колониальные народы восстают против колонизаторов и гонят их, молодые рабочие отнюдь не горят желанием встать на защиту английских «интересов» и драться с угнетенными нациями.

Капитализм стремился убить в молодежи самое главное — чувство и совесть. Кое в чем это ему, бесспорно, удалось; нынешней молодежи не хватает прежнего умения мыслить, да и критерии совести у нее иные. Но если молодежи чего-то не хватает, то, с другой стороны, она несет и нечто новое. Любой прогрессивно настроенный человек должен не отмахиваться от новой молодежи, как ни на что не годной, а оценить новые условия, вызвавшие ее к жизни, и понять ее.

По-новому понятое равноправие, являющееся основой основ мировоззрения нынешних молодых рабочих, — это понятие в чем-то болезненное, но во многом и здоровое. Недовольство молодежи из мелкобуржуазной среды обществом часто принимает действительно «болезненные» формы. Любопытно, что без изменений осталась лишь мораль высших слоев буржуазии — просто потому, что она, по сути, всегда была аморальна и осталась аморальной по сей день.

Многое из сказанного покажется упрощением любому советскому человеку, приехавшему в Англию, ибо он увидит некоторые рабочие кварталы, где каждая семья имеет автомобиль, и спросит: «Где же эксплуатируемые рабочие?» Он также увидит капиталистов, которые скромно живут в загородных домах без особого великолепия, и спросит: «Где же жирный капиталист?» И эти вопросы будут справедливы. Понять капитализм не просто, так как это не какие-то застывшие условия, а процесс. Но все, что возникает из современного капитализма, — лишь отражение торгашеской системы, все более и более зависящей от растущего спроса на предметы потребления и хищного эгоистического интереса.

Социальная изоляция — вот что действительно разрушает буржуазный индивидуум, а молодые интеллигенты все еще не осознают своего положения. Все мы на Западе живем изолированными группами и только ценой огромных усилий можем образовать какие-то социальные объединения с социальной ответственностью. Для того чтобы добиться этого, надо иметь политический кругозор и классовое сознание, и хотя наши молодые интеллигенты не боятся политики, они полны такой яростной решимости быть «независимыми», что часто сами себя лишают ключей к собственному существованию и в результате пребывают в постоянном смятении. Чувство независимости позволяет им сказать «да» и «нет» по отношению к одному и тому же, в одно и то же время. Таким образом, у них создается ощущение «свободного» выбора.

Возможность принять интеллектуальное решение без понуждения — бесценная возможность, но самое главное — это то, относительно чего решение принимается. Наши молодые либералы из средних слоев буржуазии обладают роскошью чисто интеллектуального выбора, но парни с моей улицы этого выбора не имеют. Их выбор весьма реален: пойдут ли они работать в шестнадцать лет и прекратят свое образование, или они пойдут в шестнадцать лет работать и учиться в вечерней школе и попытаются превзойти своих одногодков из средних слоев буржуазии, пользующихся свободой полного образования под руководством специалистов.

Где-то здесь начинается разделение на классы. Понимание разницы социальных условий присутствует неизгладимо и постоянно. Старая классовая структура основывалась на том, что каждый «знал свое место». Теперешняя — что никто не «знает своего места», глаза у всех широко открыты. Ни один рабочий-подросток не настолько глуп, чтобы считать, что у него такие же возможности, как у подростков из средних слоев буржуазии, что бы ни говорили ему на этот счет его правители.

Фатальной дилеммой капитализма является задача оставить классовую структуру привилегий в сохранности и в то же время сдерживать идейное и социальное наступление социалистических стран. Социализм докапывается в людях до глубин, чтобы освободить огромный потенциал. Я уже двадцать лет знаю одну рабочую семью в Москве. Я познакомился с ней, когда все члены семьи жили в одной комнате во время войны в тяжелых военных условиях, но даже тогда у их детей было больше перспектив на будущее, чем у рабочей семьи в Англии. В последний раз я видел их летом 1965 года, и мать мальчика, ему чуть больше 20 лет, не придавала особого значения тому, что ее сын — студент-медик. То же самое в Англии было бы маленьким чудом.