Корни неба

- Эй, Ротштейн! Ротштейн!

- Да...

- Ты еще живой?

- Да. Не мешайте. Я даю себе концерт.

- Что ты играешь?

- Иоганна Себастьяна Баха.

- С ума сошел! Он ведь немец!

- Вот именно. Потому и играю. Чтобы восстановить равновесие. Нельзя, чтобы Германия всегда лежала на спине. Надо помочь ей перевернуться.

- Все мы лежим на спине, - пробурчал Ревель. - С самого рождения.

- Помолчи. А то я не слышу, что играю.

- Много народа сегодня?

- Хватает.

- И красивые женщины?

- Сегодня нет. Сегодня я играю для сержанта Грюбера.

В своем углу застонал силезец Отто. Ему снился сон. Они знали, что сон всегда один и тот же: Отто убил вдову, которую хотел ограбить, и каждую ночь видел во сне, что она показывает ему язык. Отто подскочил и проснулся.

- Immer die alte Schickse!8 - прорычал он.

- Странно, что она всегда показывает тебе язык, - проговорил Эмиль.

- Чего тут странного? Я ведь ее задушил.

- А, понятно, - сказал Эмиль. - В тот день, когда увидишь задницу, значит, она тебя простила.

Через вентиляционную щель была видна сторожевая вышка с нацеленным вниз пулеметом.

- Эй, ребята, что будем делать завтра, если жуки снова посыпятся?

- Надо надеяться, что больше они падать не будут, - сказал отец Жюльен.

- Ну нет! - отозвался Ревель. - Я-то надеюсь, что будут. Тогда, по крайней мере, можно излить душу. Это приятно.

- Ну знаешь! - возразил Эмиль. - Погляди на Ротштейна.

- Слушай, кюре!

- Что?

- Твой боженька, на что он смотрит?

- К чертовой матери, - сказал отец Жюльен. - Оставь Бога в покое. Что ему тут делать?

- Ничего, как обычно.

- Может, он тоже упал на спину... шевелит лапками и не в силах подняться.

- К чертовой матери! - выругался в сердцах капеллан.

- Ну и выражение для духовного лица!

- Какие тут духовные лица...

- Эмиль!

- Да?

- Ты коммунист?

- Да.

- Тогда чего же ты надрываешься из-за каких-то жуков? Разве это по-марксистски?

- Имеешь право иногда поступать как хочется.

- Эмиль!

- Что?

- Ты коммунист?

- Ну да. Отстань.

- Ты что, думаешь, в Советской России, в концлагере тебе позволили бы терять время, переворачивать майских жуков?

- Конечно, нет.

- Так что же?

- В России нет концлагерей.

- Ну да, конечно.

- Бедолаги мы...

- Лично я никак не пойму, почему они всегда падают на спину.

- Такая у них природа. А мы-то почему здесь?

- Вот это еще надо прояснить.

- Что именно?

- Этот фокус природы.

- Тебе его разъяснят, не бойся.

- Эмиль!

- Ну что еще?

- Почему ты помогаешь жукам?

- Из христианского милосердия, понятно?

- Молодец, - сказал отец Жюльен.

- А ты, кюре, помолчи. Тебе больше веры нет. Ты себя уронил. Лучше помалкивай.

- Верно, - заметил кто-то. - Да неужто он нам не мог подсобить, твой боженька? Какой же от него толк?

- Послушайте, ребята, я же делаю все, что могу! - воскликнул отец Жюльен.

- Ну да, ну да.

- Вы мне не верите?

- Верим, верим.

- А все же он мог нас выручить. Мы же валяемся на спине, разве он не видит?

- Клянусь, я делаю все, что могу, - повторил отец Жюльен.

- Даже мы и то стараемся что-то сделать для неуков.

- Да ладно, чихали вы на этих жуков, - сказал отец Жюльен. - Вы поступаете так из гордыни. Если бы не концлагерь, шагали бы по этим жукам и даже не заметили бы, что они существуют. Все идет из головы, а не из сердца. Дохнете от гордыни, и все...

- Это не гордыня, - возразил кто-то едва слышно. - Это другое...

- Юсеф!

- Да, муссие.

- Брось ты свое "муссие". Уже не надо. Я все знаю.

Они держали лошадей под уздцы, находясь в глухой чаще, под колючими кустарниками, что прикрывали их своими ветками; над головами желтел бамбук; один стоял, выпрямившись, с пулеметом на изготовку, другой сидел на камне, погрузившись в воспоминания и улыбаясь, высокомерный и такой уверенный в себе, что понять его было невозможно... Грузовиков уже не было слышно, кругом царила тишина, безумствовали одни насекомые. Юсеф видел спину Мореля, которая, казалось, ждала выстрела, а иногда, когда тот поворачивал голову, и чуть насмешливый профиль под порыжелой, рваной фетровой шляпой. Идрисс ушел искать проход сквозь чащу, и они остались вдвоем под желтым отсветом бамбука.

- Ну, чего ты ждешь? Валяй.

Залитое потом лицо студента было почти тупым, ничего не выражало.

Ему пришлось сделать огромное усилие, чтобы проглотить ком в горле.

- Как вы узнали?

...Ночью в пустыне на песке зашевелилась белая фигура; Морель остановился над спящим юношей. В голубоватом полумраке лицо Юсефа было серьезным и даже печальным. Потом губы дрогнули, произнесли несколько слов; Морель долго стоял, не двигаясь, глядя на непокорную голову, которую даже во сне мучило обретение опоры, которой всегда жаждет человек.

- Ты говорил во сне по-французски...

- Что я сказал?

Морель отвел глаза. Посмотрел вдаль, его взгляд не так-то легко было поймать.

- Что-то насчет человеческого достоинства...

Он повернулся к юноше с той спокойной улыбкой, которая исходила больше от доброты глаз, чем от иронической складки губ.

- Так кто же ты на самом деле?

- Меня зовут Юсеф Ланото, и я три года проучился на юридическом факультете в Париже.

- А потом?

- Вайтари приставил меня к вам, чтобы я вас стерег.

- Это было очень любезно с его стороны.

- Нельзя, чтобы вы попали живым в руки властей. Вы бы и там утверждали, будто единственная цель ваших поступков - защита слонов...

- Но ведь это правда.

- После Сионвилля вас приговорили к смерти.

Вы злоупотребили нашей помощью, скрыли подлинные политические цели нашего движения... Раньше привести в исполнение приговор было невозможно из-за американского журналиста.

- Понятно.

- Я должен был вас убить, когда он уедет. Когда мы останемся одни...

- Ну что же, значит, теперь, - сказал Морель.

- Да, теперь... - Голос Юсефа был полон горечи... - Потом вас изобразят перед всем миром героем, отдавшим жизнь за независимость Африки.

Морель слегка наклонил голову. Его губы сжались еще плотнее, челюсти набрякли, лицо снова приняло упрямое выражение.

- Здорово, ничего не скажешь! Только вы дали маху. Со мной такие штучки не пройдут. Говоришь, национальные интересы? Знаем, слыхали, меня от них тошнит, навидался - у Гитлера, у Насера... Самые большие кладбища слонов - у них. Но если желаете выполнять работенку сами - не возражаю. Меня это устраивает. Только делайте. Будь то вы или мы, желтые или черные, синие, красные или белые, мне все равно. Я всегда буду с ними. Но при одном условии. Для меня ведь важно только одно... - В голосе его вдруг зазвучала злость. - Я хочу, чтобы уважали слонов.