Виргинцы (книга 1)

- Предположим, он возненавидел меня, - сказала она. - Так оно, наверное, и есть. Я сама ненавижу себя и презираю за то, что я такая дурочка. Как же он мог не возненавидеть меня? Разве я не высмеивала его, не называла простачком и всякими другими обидными словами? И ведь я знаю, что он вовсе не умен. Я знаю, что я куда умнее, чем он. И нравится он мне только потому, что он высок, потому что глаза у него синие, а нос красивый. До чего же глупа девушка, если мужчина ей нравится потому лишь, что у него синий нос и глаза с горбинкой! Значит, я дура, и не смей мне возражать, Тео!

Однако Тео не желала соглашаться, что ее сестра дурочка, а напротив, считала ее чудом из чудес и твердо верила, что если есть на свете девушка, достойная руки любого принца в мире, то девушка эта - Этти.

- Ты, правда, иногда бываешь глупенькой, Этти, - сказала она. - Но только когда сердишься на людей, которые хотят сделать тебе приятное, - вот как сегодня за чаем на мистера Уорингтона. Когда он с такой любезностью пригласил нас на свой бал, почему ты сказала, что не любишь ни музыку, ни танцы, ни чай? Ты ведь знаешь, что очень их любишь.

- Я сказала так, Тео, только чтобы досадить себе, позлить себя и наказать, как я того заслуживаю, душенька. А кроме того, неужели ты не понимаешь, что дурочка вроде меня способна делать только глупости? Знаешь, мне было приятно, когда он обиделся. Я подумала: "А! Вот я и сделала ему больно! Теперь он скажет, что Этти Ламберт - отвратительная злая ломака и ведьма. И это покажет ему, - и уж, во всяком случае, тебе, маменьке и папеньке, - что я вовсе не охочусь за мистером Гарри". Нет, наш папенька в сто раз лучше него. Я останусь с папенькой, и, Тео, если бы он попросил меня завтра поехать с ним в Виргинию, я отказалась бы. Моя сестра стоит дороже всех виргинцев, какие только жили на свете с начала времен.

И тут, я полагаю, сестры заключают друг друга в объятия, а мать, услышав, что они разговаривают, стучит к ним в дверь и говорит:

- Дети, пора спать!

Глаза Тео быстро смыкаются, и она погружается в спокойный сон. Но бедная, бедная малютка Этти! Подумайте, как медленно ползут часы, а глаза девочки все еще широко открыты, и она мечется на постели, и боль новой раны не дает ей уснуть.

- Это бог, меня карает, - говорит она, - за то, что я плохо думала и говорила о нем. Но только за что меня карать? Я ведь только шутила. Я с самого начала знала, что он мне очень нравится, но я думала* что он нравится и Тео, а ради моей милой Тео я пожертвую чем угодно! Если бы она его любила, я и под пыткой не сказала бы ни слова, я бы даже раздобыла веревочную лестницу, чтобы помочь ей бежать с Гарри - непременно раздобыла бы, и нашла бы священника, который их обвенчал бы. А сама осталась бы совсем-совсем одна и стала бы заботиться о папеньке и маменьке и о деревенских бедняках, и читала бы сборники проповедей, хотя я их терпеть не могу, и умерла бы, не сказав ни слова, ни единого словечка... И теперь я скоро умру. Я знаю, что умру.

Но когда занимается заря, девочка крепко спит, прильнув к сестре, и на ее нежной раскрасневшейся щечке видны следы слез.

Все мы в ту или иную пору своей жизни играем с острыми инструментами, и без царапин дело не обходится. Сначала порез жжет и болит, и мы роняем нож и плачем, как маленькие обиженные дети - да мы и есть дети. Очень-очень редко какой-нибудь несчастливец, занявшись этой игрой, начисто отрезает себе голову или смертельно себя ранит, после чего тут же гибнет, и делу конец. Но - да смилуется над нами небо! - многие люди неосторожно касались этих ardentes sagittas {Пылающих стрел (лат.).}, которые Любовь острит на своем точильном камне, и царапались о них, наносили себе раны, пронзали себя, покрывались с ног до головы настоящей татуировкой из рубцов и шрамов, а потом выздоравливали и чувствовали себя превосходно. Wir auch {Мы тоже (нем.).} вкусили das irdische Gluck {Земное счастье (нем.).}, мы также haben gelebt und... und so weiter {Пожили и... и так далее (нем.).}, чирикай свою предсмертную песню, нежная Текла! Зачахни и сгинь, бедная жертва слабых легких, раз тебе так этого хочется! Если бы ты, дорогая моя, протянула немного подольше, то, разочаровавшись в любви, уже не приплетала бы к этому гробовщика. Будем надеяться, что мисс Этти в ближайшее время не понадобится могильщик. Но пока, стоит ей проснуться, и вновь ее сердце исполнится мукой, которая дала ей несколько часов передышки, без сомнения, растрогавшись ее юностью и слезами.

^TГлава XXXIV,^U

в которой мистер Уорингтон угощает общество чаем и танцами

Наш молодой виргинец, радушный и любезный по натуре, щедро тративший легко полученные деньги, хотел доставить удовольствие своим провинциальным друзьям и в своей новой роли светского человека устроил для них в курзале бал, на который, по обычаю тех дней, пригласил и все общество, еще остававшееся на водах. В одной из комнат были расставлены карточные столы для тех, кто не мог провести вечер без этого занятия, которым столь самозабвенно увлекалась тогда вся Европа; в соседней комнате был сервирован ужин с обилием шампанского и прохладительных напитков; большая зала была отведена для танцев, каковому времяпрепровождению гости Гарри Уорингтона и предавались в строгом согласии с чинными обычаями наших предков. Право, не думаю, что это развлечение было очень уж веселым. Бал начинался с менуэтов, и два-три менуэта протанцевало такое же число пар. Открывали бал наиболее знатные девицы в собрании, и так как леди Мария была дочерью графа и самой знатной особой в зале (не считая леди Огасты Костыльри, но та сильно прихрамывала), то мистер Уорингтон протанцевал первый менуэт с кузиной, снискав своим изяществом одобрение всех присутствующих и намного превзойдя мистера Вулфа, который танцевал с мисс Лоутер. Проводив леди Марию на место, мистер Уорингтон попросил мисс Тео сделать ему честь пройтись с ним в следующем менуэте, который она с ним и протанцевала, краснея и сияя радостью, к восхищению своих родителей и злой досаде мисс Сутулби, дочери сэра Джона Сутулби из Липхука, питавшей твердую уверенность, что второй после леди Марии должна быть она. За менуэтами наступила очередь контрдансов под аккомпанемент арфы, скрипки и флажолета, которые, пристроившись на маленьком балкончике, весь вечер оглашали залу довольно заунывными звуками. Возьмите любой альбом старинной музыки, сыграйте какую-нибудь из этих пиес, и вы удивитесь, как люди прежде не замечали всей их меланхоличности. Но нет! Они любили, резвились, смеялись и ухаживали под этот тоскливый аккомпанемент. Среди этих мотивов не сыщется ни одного, в котором не было бы amari aliquid - привкуса печали. Быть может, разгадка в том, что они одряхлели, ушли в небытие, и их жалобные звуки доносятся к нам из царства теней, в котором они заключены вот уже столетие. Быть может, они, пока были живы, дышали истинной веселостью, и наши потомки, услышав... - нет, не надо называть имен... - услышав произведения неких маэстро, ныне весьма популярных, скажут только: "Боже мой! И эта музыка казалась нашим предкам веселой?"