Безумие рядового Ортериса

Редьярд Киплинг

БЕЗУМИЕ РЯДОВОГО ОРТЕРИСА

О чем я мечтал с пересохшим ртом?

О чем я просил судьбу под огнем?

О чем помолюсь я перед концом?

О том,

Чтоб рядом стоял дружок.

Со мной он разделит воды глоток,

Глаза по смерти закроет мне,

Домой отпишет моей родне,

Дружка да пошлет нам бог!

Казарменная баллада

Перевод Ю Корнеева

Мои друзья Малвени и Ортерис однажды собрались поохотиться. Лиройд все еще лежал в лазарете, оправляясь после лихорадки, которую подхватил в Бирме. Они послали за мной и не на шутку разобиделись, когда я прихватил с собой пива в количестве почти достаточном, чтобы удовлетворить двоих рядовых линейного полка и меня.

-- Мы вас не из корысти приглашали, сэр, -- с укоризной сказал Малвени. Мы ведь и так рады вас видеть.

Ортерис поспешил спасти положение:

-- Ну уж раз принес, не откажемся. Что мы с тобой за гуси такие, мы просто два пропащих томми, брюзга ты ирландская. За ваше здоровье!

Мы проохотились все утро и подстрелили двух одичавших собак, четырех мирно сидевших на ветке зеленых попугаев, одного коршуна около площадки, где сжигали трупы, одну удиравшую от нас змею, одну речную черепаху и восемь ворон. Добыча была богатая. Гордые, мы уселись на берегу реки перекусить воловьим мясом и солдатским хлебом, как выразился Малвени, и, в ожидании очереди на единственный имевшийся у нас складной нож, постреливали наугад по крокодилам... Выпив все пиво, мы побросали бутылки в воду и открыли по ним пальбу. Потом ослабили пояса, растянулись на теплом песке и закурили. Продолжать охотиться нам было лень.

Ортерис, лежа на животе и подперев голову кулаками, испустил тяжелый вздох. Потом тихо выругался в пространство.

-- С чего это?--спросил Малвени. -- Недопил, что ли?

-- Вспомнил Тоттнем-Корт-роуд и одну девчонку в тех краях. Здорово она мне нравилась. Эх, проклятая жизнь солдатская!

-- Ортерис, сынок, -- торопливо перебил его Малвени, -- не иначе, ты расстроил себе нутро пивом. У меня у самого так бывает, когда печенка бунтует.

Ортерис, пропустив мимо ушей слова Малвени, медленно продолжал:

-- Я томми, пропащий томми, томми за восемь ан, ворюга-собачник томми с номером взамен порядочного имени. Какой от меня прок? А останься я дома -женился бы на той девчонке и держал бы лавочку на Хэммерсмит Хай: "С. Ортерис, набивает чучела". В окошке у меня была бы выставлена лисица, как на Хейлсбери в молочной, имелся бы ящичек с голубыми и желтыми стеклянными глазами, и женушка звала бы: "В лавку! В лавку!", когда зазвонит дверной колокольчик. А теперь я просто томми, пропащий, забытый богом, дующий пиво томми. "К ноге -- кругом -- вольно! Смирно! Приклады вверх! Первая шеренга напра-, вторая нале-во! Шагом марш! Стой! К ноге! Кругом! Холостыми заряжай!" И мне конец.

Ортерис выкрикивал обрывки команд погребальной церемонии.

-- Заткнись! -- заорал Малвени. -- Палил бы ты над могилами хороших людей, сколько мне приходилось, так не повторял бы попусту этих слов! Это хуже, чем похоронный марш в казармах свистеть. Налился ты до краев, солнце не жарит -- чего тебе еще надо? Стыдно мне за тебя. Ничуть ты не лучше язычника -- команды всякие, глаза стеклянные, видишь ли... Можете вы урезонить его, сэр?

Что я мог поделать? Разве мог указать Ортерису на какие-то прелести солдатской жизни, о которых он сам не знал? Я не капеллан и не субалтерн, а Ортерис имел полное право говорить что вздумается.

-- Пусть его, Малвени, -- сказал я. -- Это все пиво.

-- Нет, не пиво! -- возразил Малвени. -- Уж я-то знаю, что будет. На него уже накатывало, ох как худо, кому и знать, как не мне, -- я ведь парня люблю.

Мне опасения Малвени показались необоснованными, но я знал, что он по-отечески заботится об Ортерисе.

-- Не мешайте, дайте душу излить, -- как будто в полузабытьи произнес Ортерис. -- Малвени, ты разве запретишь твоему попугаю орать в жаркий день, когда клетка ему розовые лапки жжет?

-- Розовые лапки! Это у тебя, что ли, розовые лапки, буйвол? Ах ты,-Малвени весь собрался, готовясь к сокрушительной отповеди, -- ах ты слабонервная девица! Розовые лапки! Сколько бутылок с ярлыком Басса выдуло наше сбесившееся дитятко?

-- Басс ни при чем, -- возразил Ортерис -- Тут кое-что погорчее. Тоска у меня, домой хочу!

-- Нет, вы слышите! Да он поплывет домой в мундире без погон не позже, как через четыре месяца!

-- Ну и что? Все едино! Почем ты знаешь, может, я боюсь сдохнуть раньше, чем получу увольнительные бумаги.

Он опять принялся нараспев повторять погребальные команды.

С этой стороной характера Ортериса я еще не был знаком, однако для Малвени она, очевидно, не была новостью, и он относился к происходившему весьма серьезно. Пока Ортерис бормотал, уронив голову на руки, Малвени шепнул мне:

-- С ним всегда этак бывает, когда его допекут младенцы, из которых нынче сержантов делают. Да и от безделья бесится. Иначе от чего еще -- ума не приложу.

-- Ну и что тут страшного? Пусть выговорится.

Ортерис начал петь веселенькую пародию на "Шомпольный корпус", полную убийств, сражений и внезапных смертей. При этом он глядел за реку, и лицо его показалось мне чужим. Малвени сжал мне локоть, чтобы надежнее привлечь внимание.

-- Что страшного? Да все! С ним вроде припадка. Я уже видал, все наперед знаю. Посреди ночи вскочит он с койки и пойдет к пирамиде свое оружие шарить. Потом подкрадется ко мне и скажет: "Еду в Бомбей. Ответь за меня на утренней перекличке". Тут мы с ним бороться начнем, не раз так бывало, он -- чтоб сбежать, а я -- чтоб его удержать, и оба угодим в штрафную книгу за нарушение тишины в казармах. Уж я его и ремнем лупил, и башку расшибал, и уговаривал, но когда на него найдет -- все без толку. А ведь когда мозги у него в порядке, лучше парня не сыщешь. И ночка же сегодня будет!.. Только бы он в меня не стрельнул, когда я подыматься буду, чтоб его с ног сбить. Вот о чем я молю денно и нощно.

Этот рассказ представил дело в менее приятном свете и вполне объяснил тревогу Малвени. Он попытался было вывести Ортериса из припадка и громко крикнул (тот лежал поодаль):

-- Эй ты, бедняга с розовыми лапками и стеклянными глазками! Переплывал ты Иравади ночью, как подобает мужчине, или прятался под кроватью, как в тот раз при Ахмед-Кхеле?