На Пятой авеню

Януш Гловацкий

На Пятой авеню

Действующие лица:

ВИТЕК

ОЛЕК

ПИСАТЕЛЬ

На сцене темно. Звучит музыка -- один из полонезов Шопена. Музыка обрывается, сцена освещается и мы видим типичную гостиную элегантной нью-йоркской квартиры на Пятой авеню: кресла, лампа от Тиффани, персидский ковер, софа, по стенам картины. Возможно, даже подлинные. Например, Сезанн, Сальвадор Дали и т.п. Резные двери соединяют гостиную с другими комнатами. Сцена пока пуста. Из-за кулис доносится громкий шум передвигаемой мебели и мужские голоса.

ВИТЕК (из-за сцены). Бросай мне.

ОЛЕК (из-за сцены). Толкай сюда.

Раздается мощный грохот падающих предметов и ругательства. Входит ремонтная бригада, состоящая из двух мужчин. Они вносят стремянку, кисти, ведра с краской и т.д. Со знанием дела принимаются за работу. Сдвигают мебель на середину комнаты и прикрывают ее простыней. Другой простыней застилают пол. Снимают картины. И все время разговаривают.

ОЛЕК. И ты, значит, согласился?

ВИТЕК. Согласился.

ОЛЕК. Надел?

ВИТЕК. Надел.

ОЛЕК. Я бы не надел.

ВИТЕК. Это почему же?

ОЛЕК. Потому что - смертный грех. Ведь папа[1] ясно все объяснил.

ВИТЕК. А вот я надел.

ОЛЕК. И что дальше?

ВИТЕК. А дальше она сказала, чтобы я надел еще один.

ОЛЕК. Это еще зачем?

ВИТЕК. На всякий случай.

ОЛЕК. И что, ты надел еще один?

ВИТЕК. Ничего я больше не стал надевать.

ОЛЕК. И был абсолютно прав.

ВИТЕК. Я не надел, потому что у меня был только один.

ОЛЕК. Слава Богу. А что дальше?

ВИТЕК. А ничего. Оделся и ушел. Э-э, полегче, весь пол заляпал.

Из-за сцены слышится грохот, как если бы что-то тяжелое упало на пол. Шум доносится из другой комнаты, где третий работник передвигает мебель.

ВИТЕК. Что этот чудик там вытворяет?

ОЛЕК. На кой хрен его нам прислали?

ВИТЕК. Это все Мачек, его идея.

ОЛЕК. И с какой радости я должен делиться заработком с этим типом?

ВИТЕК. Я же рассказывал -- когда-то в Польше он был знаменитым. Мачеку нравилась какая-то его пьеса.

ОЛЕК. А название он говорил?

ВИТЕК. А-а-а. Да что-то там вроде "Танец на тонком льду". Нет, постой. "Белые медведи в Варшаве". Нет, не то. "Прощай, ГУЛАГ". Нет. "Алло, Прага". Нет. Ну, в общем, в таком духе.

ОЛЕК. Лично я писателей не люблю. Как-то раз, еще в Польше, попался мне в пивной писатель. И не успел я сообразить, чем тут дело пахнет, как схлопотал три года тюрьмы.

ВИТЕК. Этот пишет не для полиции, а только для театра.

ОЛЕК. А-а, все одно. Витек, вот ты человек бывалый.

ВИТЕК. А как же. Уже шесть лет как двигаю мебель.

ОЛЕК. Я и говорю. Вот скажи, как по-твоему, могут у женщины вдруг вырасти волосы?

ВИТЕК. В каком смысле?

ОЛЕК. В смысле -- на голове.

ВИТЕК. Что-то не слышал.

ОЛЕК. Вот и мне не приходилось... Ну и уходился я, ведь мы сегодня уже пятую комнату заканчиваем.

ВИТЕК. Ну и что. Осталось-то всего три.

ОЛЕК. Вот зараза. Еще целых три.

ВИТЕК. Это тебе, дорогой, не Гринпойнт[2], здесь Пятая авеню. Остались две большие и комната для прислуги.

ОЛЕК. Для прислуги?

Снова слышен шум переворачиваемой мебели.

ВИТЕК. Та, которую писатель сейчас курочит. Олек?

ОЛЕК. Да?

ВИТЕК. А твой старик жив еще?

ОЛЕК. Жив. А что?

ВИТЕК. А где он сейчас?

ОЛЕК. Как это где? В Желязoвой Воле.

ВИТЕК. Олек?

ОЛЕК. Ну?

ВИТЕК. А твой отец когда-нибудь мечтал?

ОЛЕК. Это о чем?

ВИТЕК. О том, что ты, его сын, Олек, будешь красить пятикомнатную квартиру в Нью-Йорке. На Пятой авеню.

ОЛЕК. Мой отец мечтал, чтобы я стал пианистом.

ВИТЕК. Пианистом?

ОЛЕК. Пианистом. В нашей округе все отцы хотели, чтобы их сыновья стали пианистами.

ВИТЕК. Это почему же?

ОЛЕК. Потому что один тип из Желязовой Воли сумел заработать на пианино огромные бабки.

ВИТЕК. А как его звали?

ОЛЕК. Шопен.

ВИТЕК. А-а, я что-то слышал. Правда, ксендз Гулла на Гринпойнте говорил, что ни хрена он не заработал. Просто жил со старухой- француженкой и спал с ней за шамовку.

ОЛЕК. Да? Про это отец не говорил.

ВИТЕК. Эх, Олек. Ты что же, гад, делаешь. (Это по поводу покраски.)

ОЛЕК. Но у меня ни так, ни так не получилось бы. Играл я плохо. Да не переживай ты. Я потом подровняю.

ВИТЕК. А ковер надо бы скатать.

ОЛЕК. Эту тряпку? Да зачем?

ВИТЕК. Ковер-то персидский.

ОЛЕК. Ну и что?

ВИТЕК. Персидский ковер и должен выглядеть как тряпка, в этом весь смак.

ОЛЕК. А если женщина влюбится?

ВИТЕК. И что?

ОЛЕК. Тогда волосы не отрастают?

ВИТЕК. Что-то не слышал.

ОЛЕК. Я тоже.

Слышны громкие трески и грохот как от падающих предметов.

ОЛЕК. Книжная полка?

ВИТЕК. Скорее, тот большой Пикассо

ОЛЕК. Этот твой писатель...

ВИТЕК. Что опять такое?

ОЛЕК. Не доверяю я ему.

ВИТЕК. Ты уже говорил.

ОЛЕК. Да я сейчас не про то, что он стукач. Я о том, что мебель его не любит.

ВИТЕК. А-а, чего там. Просто он нескладный какой-то. Обе руки -левые...

ОЛЕК. Да я не про то.

ВИТЕК. А про что?

ОЛЕК. Была у нас одна женщина...

ВИТЕК. Где?

ОЛЕК. В Желязовой Воле.

ВИТЕК. Пианистка?

ОЛЕК. Нет. До какой мебели ни дотронется, та сразу -- на куски разваливается. А потом оказалось, что она лесбийка.

ВИТЕК. То есть, лесбиянка?

ОЛЕК. Я и говорю. Человека еще можно обмануть, а мебель -- в жизни не обманешь. Да он к тому же за презервативы.

ВИТЕК. Я тоже за презервативы.

ОЛЕК. Ты -- другое дело. И потом -- у тебя был только один, а у него целая пачка.

ВИТЕК. Откуда ты знаешь? Рылся у него в карманах?

ОЛЕК. А как же. Если я кому не доверяю, первым делом проверяю карманы.

ВИТЕК. Значит, ты вор.

ОЛЕК. Это почему? Я же у него те презервативы не взял, я их только продырявил.

ВИТЕК. А это зачем?

ОЛЕК. Чтобы спасти его душу с помощью гвоздя. Должен спасибо говорить.

ВИТЕК. Олек, если я узнаю, что ты прикасаешься к моим презервативам...

ОЛЕК. Ты-то можешь поступать как знаешь. Но в ад попадешь.

Снимает со стены картину. За картиной большая дыра.

ОЛЕК. Видишь?

ВИТЕК. Что?

ОЛЕК. Дыра.

ВИТЕК. Ну и что? Там, наверное, был спрятан сейф.

ОЛЕК. Кто его знает.

Снова грохот падающих предметов.

ВИТЕК. Мачек говорил, что на Бродвее чуть было не поставили его пьесу. Что-то насчет России, мол там правит мафия, а это одни коммунисты, которые всего несколько лет назад стреляли в рабочих.