Тринадцатая ночь

Хигути Итиё

Тринадцатая ночь

1

2

notes

1

2

3

Хигути Итиё

Тринадцатая ночь

1

Обычно она лихо подкатывала в элегантной, черным лаком крытой повозке-рикше - «уж не дочка ли наша к воротам подъехала?» - и родители выходили навстречу; нынче коляску, в которую почти на ходу вскочила у перекрестка, она, еще не доехав до дома, расплатившись, отпустила; приблизившись к решетчатой двери, различила привычно высокий голос отца: «Сказать по правде, счастливый я человек: детей вырастили, хлопот особых они не доставляли; вообще, если не тянуться к чему-то небывалому, всегда останешься доволен; теперь все уже взрослые, люди их нахваливают, как тут судьбу не возблагодарить», - обращался он, видно, к матери; ну как, как им, таким беззаботным принести несчастную весть, с какими глазами просить их согласной подписи на бракоразводном свидетельстве, выслушивать их порицания? а ведь у нее есть сынок, Таро, его придется бросить - сколько она думала про это, все силы истощила; а может, не стоит огорошивать стариков, рушить их уютный мир, полный какой-то пузырящейся радости; не лучше ли промолчать, возвратиться в мужнин дом, продолжать зваться мамой Таро и женой Харады - почтенные родители будут по-прежнему гордиться высокопоставленным зятем; долготерпение вознаградится мелкими подношениями, вкусными съестными подарками, подачками на карманные расходы; а нет - значит, развод, жаль, у сына будет мачеха; уязвленная гордость родителей - нечем станет хвастать перед соседями; бессердечно сломанная карьера брата; но вернуться назад к мужу, к этому злобному дьяволу, мерзкому, мерзкому, мерзкому... - она содрогнулась и, потеряв равновесие, с глухим стуком привалилась к дверной решетке; «Кто там?» - громко спросил отец, решив, что на улице озоруют; с улыбкой в ответ: «Это я, папа», самым очаровательным голоском; «Кто-кто?» - он сдвинул сёдзи, «Неужто ты, Осэки? почему так поздно? одна, без служанки, без рикши! Заходи скорей! вот уж удивила, я даже растерялся, не закрывай дверь, я сам, иди в комнату, видишь, вон там луна¹, усаживайся на подушку, циновки уже загрязнились, говорили хозяину, а он твердит, что не допросишься мастеров новые настелить, ладно-ладно, какие тут церемонии, устраивайся на подушке, а то кимоно испачкаешь, что-то ты припозднилась к нам, как там дома, без перемен?» - как всегда, он был добр к ней, а она печалилась, что это - отношение к почтенной супруге, она сидела, точно на иголках, подступали слезы - «Спасибо, все благополучно, хотя погода и давит, простите, что давно не навещала вас, как матушка себя чувствует?» - «Мне и пожаловаться не на что, а у матушки случаются спазмы сосудов, ну да это уж болезнь такая, что поделать, пролежит день под одеялом - все как рукой снимет, ерунда, значит», - его добродушный смех свидетельствовал о несокрушимом здоровье; «А где же Ино в такую поздноту? Неужели ваш сын и сейчас учатся?» - спросила она; мать торопливо собирала чай; «Ино в вечерней школе, к нему теперь благодаря вам сам начальник отдела благоволит, так что все превосходно, спасибо, мы с многоуважаемым Ха-радой Исамой в родстве, что ни день об этом вспоминаем, братец твой до сих пор не выразил почтенному Хараде благопожелания, это непростительно, очень уж у него характер трудный, не даются ему такие слова, буркнет что-нибудь и уйдет, но ты уж передай от нас, что полагается, да пригляди, чтобы он не оставлял Ино своим попечением, в межсезонье погода и правда хуже некуда, что Таро, все шалит? Отчего не взяла его к нам? Дед без него скучает». - «Да я собиралась, только он ведь рано ложится, уже спал, когда я уходила, он теперь пуще прежнего проказничает, сладу с ним нет, от меня ни на шаг не отходит, не знаю, что и делать», - от воспоминаний сразу накатили слезы, она ведь решилась его оставить, зажмурилась - и перед глазами рыдающий «мама, мамочка» сын, и мечутся няньки, пущены в ход все уловки вроде рисового печенья и пирожных, не забыты и угрозы, мол, «бросим тебя на съеденье злому духу»; ей захотелось крикнуть «бедный мой!», но рядом благодушествовали родители, и она, поднеся ко рту трубочку, сделала несколько глубоких затяжек и, закашлявшись, спрятала слезы в широкий рукав кимоно.

«По старому-то счету нынче - тринадцатая ночь, мы люди старомодные, вот я и налепила колобков данго к празднику любования луной, чтобы было чем одарить ее, досточтимую, помню, тебе они по вкусу, собиралась послать тебе с Иносукэ, но ты же знаешь, ему ни до кого нет дела, данго, говорит, полная ерунда и тащить их никуда не намерен, а я-то в пятнадцатую ночь тебе ничего не послала, понимаю, на одну только ночь дарить не принято, думала-думала, как бы исхитриться тебя колобками накормить, а ты вдруг сама пожаловала, словно бы во сне, у меня прямо сердце зашлось; дома у вас полно всякой вкуснятины, но в родном доме у всего вкус особый, не позабыла еще матушкину стряпню? пусть сегодня прежние времена вернутся - отведай пирожков с фасолью и каштанами, не церемонься; мы с отцом часто о тебе говорим, вот, мол, как высоко взлетела, в людских глазах ты - достопочтенная супруга, прочное положение - хоть куда, вращаешься в обществе, с именитыми господами знаешься; и то сказать: носить имя Харада ох как хлопотно, с одними служанками да гостями забот не оберешься; высокое положение обязывает, а тебе еще и следить приходится, чтобы никто косого взгляда не кинул, чтобы не смели пренебрегать дочерью бедных родителей; мы с отцом без устали твердим: держись, доченька, с оглядкой, промахов не допускай; так хочется видеть вас почаще - и тебя, и внука, но нельзя назойливость проявлять, мы же понимаем, проходим, случается, мимо твоих ворот - в невидных хлопковых кимоно с жалкими этими европейскими зонтиками, глядим во все глаза на бамбуковые занавеси на втором этаже и гадаем, что там наша Осэки поделывает; насмотримся и уходим восвояси; будь мы побогаче, ты бы чувствовала себя уверенней, могли бы иной раз дух перевести, да что об этом толковать; а так даже пирожков данго не решаюсь тебе в праздник любования луной послать: как бы ты не застыдилась нашей домашней коробки», - матушка так и светилась счастьем, вовсе нечастыми были дочкины визиты к родителям; «Я, верно, дурная дочь», - подумала она, с грустью внимая материнским жалобам; потом сказала: «Когда в мягком платье из дорогого шелка усаживаюсь в коляску к собственному рикше, зрелище, конечно, впечатляющее, да толку чуть, одна видимость - отцу и матери ничем помочь не могу; вот служила бы, как прежде, и жила поблизости от вас - все лучше было». - «Глупости говоришь, и думать о подобном забудь! Виданное ли дело, чтобы замужняя дама старикам-родителям помогала! Жила в отчем доме - была нашей дочерью Сайто, вышла замуж - стала супругой Харады; теперь знай пекись о его душевном покое да за хозяйством приглядывай, и будет полный порядок; дело это тяжкое, нелегкая доля, но ты превозможешь; женщины часто жалуются, мне их глупости не понять, твердят, что не в силах какие-то жалкие пирожки настряпать, целый день злобятся; а ты на мать погляди: она от души готовила, съешь, сколько влезет, утешь ее, бедную, ведь правда вкусно», - шутливо уговаривал отец; «Очень вкусно, благодарю, спасибо - и с фасолью вкусно, и с каштанами», - повторяла она в ответ, снова упуская возможность поговорить о своем деле.

За те семь лет, что она замужем, ей ни разу не случалось заявиться к родителям вот так - одной, ночью, без подарка; и одета она была без обычного великолепия, казалось, меньше всего волновал ее собственный внешний вид, а старики, радуясь встрече, ни на что внимания не обратили, даже на отсутствие обычных приветов от зятя; она через силу улыбалась, только бы скрыть горькое уныние, свидетельство случившегося с ней; отец взглянул на настольные часы: «Уже почти десять, можешь здесь переночевать - оставайся, должна возвращаться - пора идти»; дочь почтительно заглянула в обеспокоенное отцовское лицо, пытаясь привлечь его внимание: «Отец, у меня к вам просьба, прошу меня выслушать», - сейчас, когда она напряженно склонилась перед ним, упершись руками в циновку, затаенная печаль словно бы по капле стала сочиться из ее души.