Солдат во Франции

Джером Дейвид Сэлинджер

Солдат во Франции

Перевод на русский язык. И.Багров, 1990.

Сидя прямо на раскисшей после дождя земле, он съел полбанки яичницы со свининой, лег на спину, остервенело, не жалея головы, сорвал каску и закрыл глаза. Все мысли схлынули - словно из бочки враз вынули сотни затычек, - и солдат мгновенно уснул. Проснулся он в десять часов вечера, в десять часов военного, бессмысленного и пустого вечера. Холодное, плаксивое французское небо уже подернулось мглой. Поднялся он не сразу, лишь приоткрыл глаза, и тут же вновь стали стекаться неотвратимые военные мысли и мыслишки, их не вытряхнуть из памяти - они порождены не благодатной праздностью. Вот в голове не осталось уже ни одной разнесчастной свободной клеточки, и верх взяла одна безутешно-ночная мысль: Ищи ночлег. Встань. Возьми одеяло. Здесь спать нельзя.

Солдат оторвал от земли усталое, грязное, пропахшее потом и гарью тело, сел, затем, уставившись прямо перед собой, поднялся на ноги. Нагнулся, пошатнулся, как хмельной, подобрал и нахлобучил каску. Нетвердой походкой подошел к интендантскому грузовику, из груды грязных одеял вытащил свое. Зажал тощую, совсем не греющую скатку под мышкой, пошел по кустистой кромке поля. Вон усердно окапывается Гуркин; они равнодушно переглянулись. Солдат остановился подле Ивза, тот тоже рыл себе окоп.

- Тебе сегодня в ночь заступать?

Ивз взглянул на него, буркнул "угу", с кончика его длинного, как у всех выходцев из Вермонта, носа упала блестящая капелька.

Солдат попросил:

- Разбуди меня, если начнется заваруха!

Ивз ответил:

- А откуда мне знать, где ты?

Солдат сказал: [110]

- Как место себе выберу, крикну.

Сегодня окопа рыть не буду, отойдя от Ивза, подумал солдат. Не буду надрываться, ковырять глину лопаткой. Меня не убьет. Эй, вы, там, не дайте мне пропасть сегодня. А назавтра, ей-ей, вырою окопище на славу. А сейчас у меня все тело ноет, дайте я просто лягу где-нибудь и усну. Одну только ночь, хоть пару часов дайте. Тут он заметил окопчик, явно немецкий. Его покинул какой-нибудь фриц всего несколько часов тому назад, несколько нескончаемо долгих и дождливо-промозглых часов тому назад.

Натруженные солдатские ноги зашагали быстрее.

Подойдя, солдат заглянул в окоп, и душа с телом горестно возопили: на дне лежала грязная, но аккуратно свернутая форменная американская куртка, недвусмысленно указывая, что место "застолблено". Придется идти дальше.

Вот еще один немецкий окоп. Солдат торопливо заковылял к нему. Заглянув, увидел на сыром дне небрежно разостланное немецкое одеяло. Страшное одеяло: совсем недавно на нем лежал, может, исходил кровью, а может, и умирал неведомый ему немец.

Солдат бросил скатку подле окопа, снял с плеча винтовку, противогаз, вещмешок, каску. Встал на колени, напнулся над окопом, вытащил тяжелое окровавленное одеяло безвестно погибшего фрица, скомкал и забросил в густые кусты. Снова заглянул в окоп, увидел две темные отметины, там, где приходились края одеяла, достал из вещмешка лопатку, спустился в окоп и непослушными руками стал очищать дно. Закончив работу, вылез, развернул одеяло, сложил вдвое по длине и бережно, точно ребенка, опустил на руках в окоп. Затем взял винтовку, противогаз, каску и аккуратно разложил все на бруствере.

Потом откинул край одеяла и прямо в грязных ботинках вошел в свою "спальню". Снял куртку, бросил в изголовье, попытался лечь. Однако окоп оказался короток, пришлось изрядно подогнуть ноги. Солдат накрылся краем одеяла и откинулся грязной головой на грязную куртку. Взглянул на вечернее небо. Со стенки окопа за шиворот подло посыпались комочки земли, одни угнездились на шее, дРутие, щекоча спину, ниже. Однако солдат даже не шелохнулся.

Вдруг в ногу - чуть выше гетры - злобно и безжалостно впился рыжий муравей. Солдат хлопнул ладонью по ноге, чтобы расправиться с обидчиком, но Тут же отдернул руку и резко, со свистом втянул воздух - больно! Живо вспомнилось, где и как сегодня утром он лишился целого ногтя. Палец обожгло и заломило, солдат поднес руку к лицу и стал в полутьме [111] рассматривать. Потом бережно и заботливо, словно занемогшего друга, укрыл всю руку одеялом и начал утешать себя знакомой всякому воюющему солдату самой солдатской белибердой.

"Вот вытащу руку из-под одеяла, а ноготь уже отрос, и пальцы чистые, и сам я весь чистый. На мне чистые трусы и майка, белая рубашка. Голубой галстук-бабочка. Серый костюм в полоску. Я приду домой и крепко-накрепко запру дверь. Сварю кофе, поставлю пластинку - и крепко-накрепко запру дверь. Буду читать книги, напьюсь кофе, наслушаюсь музыки и - крепко-накрепко запру дверь.

Открою окно, впущу девушку, милую, кроткую, не чета Фрэнсис или кому из прежних - и крепко-накрепко запру дверь. Скажу, походи просто по комнате, а сам буду любоваться ее американскими лодыжками. Скажу, почитай мне стихи: из Эмили Дикинсон - про неприкаянность и из Уильяма Блейка - про Агнца. И крепко-накрепко запру дверь. Я услышу, наконец, родной говор; она не будет вымогать жвачку и конфеты. И я крепко-накрепко запру дверь".

Солдат поспешно выпростал из-под одеяла руку, хотя не верил в чудо. И чуда не случилось. Он расстегнул клапан нагрудного кармана заскорузлой от пота и грязи гимнастерки, вытащил пачку замызганных газетных вырезок. Положил их себе на грудь, снял верхнюю, поднес к глазам. То была подборка новостей театра и кино - и, едва различая слова, стал читать:

"Вчера вечером мне крупно повезло, доложу вам. Заглянул я в "Уолдорф", хотел посмотреть на очаровательную Джинни Пауэре - она приехала на премьеру своего нового фильма "Яркое пламя ракет". (Очень советую посмотреть. Картина что надо!) Мы спросили юную звезду (она впервые попала в большой город с необъятных полей Айовы), чего бы ей больше всего хотелось в Нью-Йорке. И что же ответила наша отнюдь не спящая красавица? "Еще в поезде я мечтала встретиться в Нью-Йорке с простым славным парнем в солдатской форме. Так надо же! В первый же день в фойе "Уолдорфа" столкнулась нос к носу с Бабби Бимисом! Он майор в службе пропаганды, и их часть стоит не где-нибудь, а в Нью-Йорке! Надо ж, как повезло!" Вашему корреспонденту оставалось лишь промолчать. Повезло больше Бимису, подумал я и..."