Нонкина любовь

— Молодая еще! Кровь у нее кипит, как у козленка. Ну, а мы-то уже ни на что не годимся. Гнилой пень, вишь ты, даже и огонь не берет. Наше дело конченное, товарищ председатель! — многозначительно добавлял он и поглядывал на Марка.

Перед тем как строить новую свиноферму, правление пригласило на совещание обоих свиноводов. Материалы для стройки были готовы, но спорили о том, где ставить ферму, Сначала совещание шло тихо, но к концу стали горячиться. Заместитель председателя Тодор Кутев доказывал, что свиноферму нужно построить на верхнем краю села, среди широкой поляны. Если построить ферму далеко от села, говорил он, потребуется лошадь и телега, для обслуживания, а это будет большим расходом для кооператива. Наконец, общий скот должен быть поближе к людям, чтобы все знали, как он и что. Большинство членов было согласно с Тодором, главным образом, потому, что им было жалко такой красивой местности, как «Вязник». Против них были только председатель, Нонка и бригадир животноводов Дамян. Большинство почти уже одержало верх, когда попросила слова Нонка. Она говорила быстро и взволнованно, отвечала на все вопросы так удачно и разумно, что никто не смог ей возразить.

— Кооперативное хозяйство, — сказала она, — организуется не на год или два, а на сотни лет. Дядя Тодор жалеет лычок, а отдаст ремешок. Жалко ему дать телегу для обслуживания фермы. Да ферма сто раз окупит эту телегу и принесет большую прибыль. Одной пшеницей да кукурузой трудодней не повысишь. Будет или нет урожай — неизвестно, а животноводство — верная прибыль. Поэтому я предлагаю построить свиноферму для пятидесяти свиноматок, чтобы через два года не пришлось делать нового помещения. «Вязник» — самое подходящее место. Свиней летом нужно регулярно купать, а там как раз протекает река. За «Вязником» находится и выгон. И, наконец, свиноферма будет далеко от всякой заразы.

Не знаю, как на других — произвело ли впечатление упорство Нонки, но дед Ламби, слушая, как она спорит с правлением, понял, что тут не шуточное дело, и сказал себе: «Будет у меня с ней много хлопот, ну, да посмотрим!»

Он оставался все таким же безучастным к Нонкиным планам. Помогал ей в меру, ровно настолько, чтобы не сказали, что он сидит без дела. Нонка ни разу не попросила его о помощи: все делала сама. Но когда надо было решать, какой пол сделать на свиноферме: цементный или деревянный, дед Ламби поддержал Нонкино предложение. Она настаивала на том, чтобы пол был дощатый, потому что это здоровее. Но в кооперативе оставался цемент от прошлогодних построек, и правление не хотело тратить денег на лес. Пришлось Нонке самой пойти в околийский комитет партии и к агроному. Через несколько дней был утвержден план постройки фермы, точно такой, как хотела Нонка: пол в помещении дощатый, а боксы — посередине, чтобы солнце проникало туда в любое время. Одержать такую победу было нелегко, но настоящая работа началась потом, когда перебрались на новую ферму. Прежде всего Нонка вымыла все помещение, а Дамян выбелил боксы и дезинфицировал их. Только что назначенный бригадиром животноводов, Дамян, неотлучно был на ферме и работал наравне с Нонкой. Это был крупный, молодой, широкоплечий парень с загорелым здоровым лицом и добрыми глазами. На первый взгляд Дамян казался спокойным, тихим и неразговорчивым, но характер у него был очень упорный. В споре о постройке фермы он поддерживал Нонку и все время ободрял ее: «Держись. Это ты хорошо придумала. Не уступай!» Не будь Дамяна, Нонке, неопытной и по молодости лет не внушавшей доверия уже пожилым членам правления, едва ли удалось бы уговорить их построить ферму так, как она этого хотела, и там, где хотела. Когда говорил Дамян, ей казалось, что он высказывает ее собственные мысли. Она была благодарна Дамяну, привязалась к нему так же, как и он к ней, и вскоре между ними завязалась крепкая дружба. Они так хорошо ладили, что у них никогда не возникало никаких споров. Когда Нонка хотела что сделать, он дополнял это чем-нибудь новым и хорошим. Они вдвоем выкупали грязных свиней и только тогда впустили их в новое жилище. Нонка достала деревянные таблички и надписала на них имена свиноматок. Дамян же обозначил под их именами более мелками буквами: «Покрыта такого-то, опоросится тогда-то».

— Так ты будешь знать точно в какой день опоросится матка! — сказал он Нонке. Когда все было устроено, Дамян отправился в село.

— Ну, а теперь я должен заняться и другими делами. Если что-нибудь будет нужно, дайте знать, да я и сам стану частенько заглядывать.

— Большое тебе спасибо, Дамян! Ты очень помог мне! — сказала ему Нонка.

Он накинул пальто на широкие плечи и засмеялся:

— В хорошем деле как не помочь?

Дед Ламби чувствовал себя неловко перед Нонкой и Дамяном. Руки у него так и чесались что-нибудь сделать, но он почему-то никак не мог разойтись. Иногда он носил воду с реки, замешивал корм или заметал между боксами. Но эта работа казалась ему незначительной, пустяковой. Однажды, после ухода Дамяна, он спросил Нонку, как-то виновато улыбаясь:

— Ну, а мне-то что делать?

— Отдохни, дедушка!

— Да я, того, совсем и не устал, Нона, — ответил дед Ламби, тронутый, и в первый раз с тех пор, как они работали вместе, назвал ее «Ноной».

— Уж я знаю, устал ты или нет. Раньше, когда я проходила мимо свинарника, все удивлялась, как это ты справляешься один.

Дед Ламби, правда, не помнил, чтобы так уж уставал от работы, но похвала пришлась ему по душе, и он, позабыв, что решил было скромничать, самым невинным образом напомнил о своих заслугах.

— Да, оно-то так. Нелегкое дело — основать свиноферму. Потом уже дорожка проторена, иди хоть на край света. Так ведь. — Он повертелся, повертелся, потом остановился у одного из боксов, почмокал маленьким поросятам и снова обратился к Нонке: — Ты вот, говоришь, Нона, отдохни! А я, девонька, не привык сидеть сложа руки. Ведь не станут же мне задаром записывать трудодни! Все что-нибудь да помогу. Так ведь?

— Поможешь, как не помочь, — сказала Нонка. — Вот теперь надо сделать тачку, чуть поуже коридорчика. В ней будем развозить корм.

— Ты это дело поручи мне, милая! Хочешь тачку — ладно. Сейчас же иду в мастерскую и, пока ее не сделают, не вернусь! — и он пустился бегом в село. С тех пор дед Ламби полюбил Нонку и привязался к ней той милой привязанностью, которая так присуща одиноким старикам, нуждающимся на склоне лет в нежных заботах и ласковом слове. А Нонка никогда не скупилась ни на нежные заботы, ни на ласковые слова. Она выстирала белье Ламби «до последней тряпки», как он хвастался, сшила ему новые рубахи, постелила простыню на кровать, приодела его так, что старик сам себя не мог узнать. Нонка выхлопотала в кооперативе бязи и сшила им обоим халаты. Дед Ламби надел халат, глупо ухмыльнулся и снял: стыдно ему, дескать, носить его — люди станут над ним смеяться. Нонка и Дамян, сдерживая смех, едва упросили его надеть халат снова.

— Ну да, в белом халате получше будет, знаешь, — сдался он наконец. — Мы же тут дело делаем, а не дурака валяем. Так-то вот. В своей мохнатой папахе небекрень и в белом халате, из-под которого виднелись светло-коричневые широкие шаровары, старик выглядел важным и смешным. Чтобы не запачкать халат, он ходил растопырив руки, стараясь ни до чего не дотронуться. Но потом привык, стал важничать и с теми, кто приходил на ферму разговаривал не иначе, как заложив руки за спину, словно фельдшер. Вскоре он пополнел. Худенькое лицо его покруглело, морщины на щеках разгладились. Нонка каждый день ему готовила. Сколько бы ни было у нее работы, голодным его не оставляла. За эти заботы дед Ламби еще больше полюбил девушку, и в душе у него зародились к ней отеческие чувства. «У вас больше уже нет дочки, — говорил он дяде Коле и тете Колювице. — Нона теперь моя дочка. Смотрит за мной, кормит меня, и я не дам волоску упасть с ее головы».

Глядя на нее, такую красивую и работящую, он очень часто думал о том, кого она любит и за кого пойдет. Любопытство его грызло, как червь, но он не решался спросить ее. В тот день, когда дед Ламби увидел возвращающуюся с полдороги взволнованную Нонку и узнал сына Пинтеза, он понял, что между ними что-то произошло, и ему стало не по себе. Он сам не знал, почему ему не нравились Пинтезовы, но отдавать им Нонку не хотел. «Вот Калинко — это парень ей под стать, — думал он. — Умный, толковый. А этот, Пинтезовский, разве это человек? Ты с ним говоришь, а он надуется, как бык, того и гляди набросится на тебя!»