Последние каникулы, Шаровая молния

- Там все стало. Вы понимаете, какую роль в этом вы сыграли?

- Это наука,- обронил Кузьмин.- У каждого из нас своя роль. Я сыграл свою, наверное...

 Актриса усмехнулась.

- И что взамен? .

- Это наука,- повторил Кузьмин.

- ...Спасибо,- сказал Кузьмин.- Спасибо, я обязательно приеду. Да, спасибо! - Он положил трубку на рычаги и тут же поднял ее снова.

- Вам звонили из "кадров"? - спросил Герасименко, вдруг обращаясь на "вы".

- Только что!

- Примете приглашение? - спросил Герасименко напрямик.

- Подумаю.

- Мне знакома эта фраза,- сказал Герасименко.- Конечно, принимайте предложение... И правильно,- неожиданно горячо сказал он.- Наверное, пора и вам начинать главное дело. Я приказал - документы вам уже готовят. Возьмите с собой все, что сочтете нужным: препараты и прочее...- добавил он торопливо.

 Кузьмин стал работать в отделе у странного, искалеченного неизвестной болезнью человека по прозвищу Маньяк. Так его назвали коллеги.

 Много лет назад он провел на себе опыт. Результат его оказался неожиданным и едва не самоубийственным. Маньяк выжил, чтобы попытаться разобраться в самом себе. Он методично, годами изучал свою кожу, свои лимфатические узлы и кровь, пряча бинты под одеждой; если бы можно было, он отдал бы себя целиком; если бы не было другого способа установить истину, он устроил бы себе несчастный случай, но сам Кириллов, его давнишний друг, попросил его не переходить границы - какие, оба они так и не сформулировали.

 (- Какая осторожная молодежь пошла, не находишь, Сережа? - посетовал Маньяк, насаживая протестующего червяка на крючок. Они сидели на бережке с удочками.-Ну, почему я сам должен собой заниматься, а? Ведь это даже ненаучно в конце концов. Ну, нашелся бы хоть какой-нибудь... умник-подонок... Покопался бы во мне всерьез, а?

- Нет, лучше не надо,- помедлив с ответом, будто взвесив все про себя, отозвался С. В. Кириллов.- Ты уж, Витя, лучше сам...

- Старею я, Сережа, И симптоматика меняется... Будешь купаться?)

 То, что делалось в тихих лабораториях этого института, удивило Кузьмина. Он писал вставшей с постели Коломенской: "...они хотят и уже пробуют, в отличие от всех остальных, не вламываться в генетический аппарат клетки, а, действуя, как дрессировщики, или, может быть, как сама природа, подчинить его себе. Смешно: они думали, давно не читая моих работ, что я уже помер. Но наша Актриса открыла им глаза - кому из них персонально, я еще не знаю. Мы с ней поругамшись, и она не ходит к нам, а то бы я встал на колени. Они..."

 Он наладил свои методики, обучил им лаборантов и выписанного в помощники Филина и освободился. А его оставили в покое, будто позабыли о нем. Маньяк только однажды появился в светлых покоях Кузьмина, поулыбался, ослепляя американской вставной челюстью, подписал заявку на импортное оборудование и исчез. Можно было бы предположить, что эти богатеи накупили всяческого добра и, озабоченные новыми капризами, оставили его без присмотра, на волю и прихоть пытливого ума, если бы не тот спокойный дедовой настрой, напор, который ощущал Кузьмин, заглядывая в соседние лаборатории. Он ходил по этим новеньким чистым корпусам института, приглядывался; в столовой, в коридоре, в курительных холлах знакомился с сотрудниками, напрашивался на экскурсии.

 В отдельном корпусе разместилась клиника. Раз в неделю клиницисты пугали теоретиков демонстрациями своих больных. Кузьмин повадился ходить на эти конференции, и ему, много лет оторванному от больниц, становилось страшно, особенно на демонстрациях детей. Известная ему истина: "Пять процентов людей - носители генетических болезней" - обретала плоть и кровь. Он прошел через фазы черных мыслей о судьбе человечества, слепой надежды на милость и здравый смысл природы и наконец проявил заинтересованность.

 На одной из конференций он шепнул Маньяку:

- Дайте мне модели, кажется, я смогу кое в чем помочь цитогенетикам. У вас есть модели?

- Да что вы, Андрей Васильевич! - показывая достижения американской стоматологии, сказал Маньяк.- Какие модели! Если бы мы имели модели! Увы! - произнес он и, совсем принижая голос, добавил: - Вот они - модели, данные нам природой:

 Лаборанты Кузьмина были завалены работой, а сам он жил скучновато... Но однажды Филин подошел к Кузьмину с бланком анализа в руках.

- Что-то не так? - Заглянув в бумагу, Кузьмин встрепенулся и отправился в детскую клинику.

 Там шел разбор неясного случая. Полноватый шатен- молодой заведующий отделением - удивился приходу Кузьмина, усадил его в кресло, и Кузьмин битый час слушал разглагольствования врачей. Ничего, казалось бы, не решив, они разошлись, очень собой довольные, и обалдевший несколько Кузьмин протянул заведующему свой бланк.

- Объясните, пожалуйста,- попросил тот. Кузьмин объяснил:

- Похоже на генетический дефект. Мы могли бы подтвердить или опровергнуть одну теорию... Что это за больной?

- Понимаете,- сказал заведующий,- это третий мальчик в семье, двое других погибли от опухолей. Даже сейчас мы не знаем, есть она у него или нет! А что теперь - в связи с этим? - Он показал на бланк.- Обследуйте! Родители согласны.

 Кузьмин зачастил в детскую клинику, стал регулярно бывать на обходах у Вадика (Андреева, заведующего детским отделением), стал кружить возле кроватки пятилетнего Олежки, присаживаясь в ногах у малыша, рассказывать ему стишата. Когда потеплело, сняв халат, Кузьмин гулял с Олежкой по улицам и раз даже свозил его на мультипрограмму в кино.

- Перестань! - говорил ему Вадик (они сдружились, выяснили, что окончили один и тот же институт, оба учились у Тишина, почти одновременно женились и обожают своих детей).- Не привыкай к нему.

- Брось! - отмахивался Кузьмин.- Не делай из больницы тюрьмы. У парнишки ни одной родной души поблизости нет, от вас он только боль терпит, хоть я ему отдушиной буду.

- Привыкать к такому больному опасно,- обронил однажды Вадик.

 К другим ребятам приезжали родители или приходили родственники, а Олежка ждал только приходов Кузьмина. Но встал вопрос о его выписке из клиники - обследование закончилось.

- С чем мы его отпустим? - спросил Вадик своих врачей ^и покосился на Кузьмина.

 Кузьмин вернулся домой, взял на руки маленькую свою нежность, свет-солнце Анюточку, и весь вечер играл с ней. ("Вот он, шанс, когда еще будет? Ну?" - закрыв глаза, спросил совета у Коломенской.)

- Папк, спой! - попросила Анюточка, устраиваясь у него на коленях и прикладывая ладошку к его щеке.

 Срываясь, на слезе беря высокие ноты, Кузьмин запел: "Спят усталые игрушки..." Он уложил ее в кроватку и, напрягаясь всей душой, попросил- у кого? - если что-нибудь... то со мной, а не с ней, со мной!

 Он пришел в кабинет Маньяка, выложил на стол свои материалы, ампулы с живой водой: "Вот!"

- Вы ведь у Коломенской работали, да? - щурясь, спросил Маньяк.

- Работал. Провалил ее "включения", слышали?

- К нам набивался один энтузиаст...-Кузьмин назвал фамилию Федора. - Этот самый. С вашей методикой.

- Ну, и что же вы?

- Шеф ему сказал: "Гусь свинье не товарищ!" - со смехом ответил Маньяк, обнаруживая осведомленность.- Он у нас чистюля. Пойдемте к нему?

 Последние дни Наташа с тревогой наблюдала за Кузьминым, а в этот вечер, поправляя сбившиеся подушки, не сдержалась:

 - Что с тобой делается-то?

- Новая дорога, Натк,- утыкаясь ей в шею носом, шепнул Кузьмин. - Длинная - ох, ноги собьешь!

- Господи, твоя воля! Когда же ты успокоишься? - Она обняла его, утешая, укрепляя, воздвигая.

 Олежка, слегка напуганный скоплением народа вокруг кровати, только поморщился, когда толстая игла скользнула в его вену. "Это большая капельница?- спросил он у Кузьмина, откидывая голову на подушке, чтобы видеть его лицо.- Что это, глюкоза?" - "Нет, профессор,- отозвался Вадик, нажимая ему на нос,-би-бип! Это такая водичка, живая". Маньяк теребил пуговицу на халате.