Ночной волк

— Если по делу, давай, если без дела — пока.

— Ты зачем купил ей кольцо?

— Она же замуж выходит.

— Так вот мне не нравится этот жених.

— А ты что, невеста? — поинтересовался Чемоданов.

— Я мать.

— Была мать. А теперь теща. И берись за ум, пока бабкой не стала, — посоветовал он.

— Свое остроумие оставь для своих шлюх.

Вот это был ее нормальный разговор.

— Да вались ты! — сказал Чемоданов. — Дура.

И повесил трубку.

Да, повезло, что Ксюшка пошла в него.

Звонить Ксюшке Чемоданов пока что не собирался. Сама позвонит. Уж перед свадьбой-то куда денется — ссора не ссора, а положено. Отцу-то!

Однако все его планы не прожили и трех дней.

Утром после дежурства принесли телеграмму. Еще расписываясь на талончике, Чемоданов ощутил неладное и почти догадался, что внутри сложенного листка. Догадаться, впрочем, было нетрудно: никаких спешных дел с ним не вели, а хорошие новости слишком уж редко нуждаются в телеграфе.

На наклеенных полосочках было вот что: «Матерью плохо позвоню поздно Шура».

Первое, что Чемоданов почувствовал, было облегчение: слава богу, жива. Следом пришел страх и нарастающая безнадежность — видно, плохо совсем, иначе Шурка обошлась бы письмом. Мать он любил и, хоть писал ей редко, а ездил и вовсе через два года на третий, деньги слал всякий раз, как оказывались свободные. Само сознание, что мать есть, жива, делало его жизнь устойчивей и спокойней. После каждого перевода мать писала одно и то же, что ей много не надо, мол, заботься лучше о себе, а Чемоданов отвечал в веселом тоне — дескать, трать, не беспокойся, сын у тебя мужик здоровый, заработает еще. А теперь самый надежный в его жизни поплавок, заведомо не способный ни на какую измену, погружался в море, и охватывали холод и жуть: что дальше-то, чем заменить, за что уцепиться?

Просто ждать Шуркиного позднего звонка было тяжело, а помочь в таком состоянии мог далеко не каждый. К счастью, Вика оказалась у телефона, она приехала сразу и вполне удовлетворилась кратким объяснением, что настроение вдруг упало. Редкая возможность пожалеть сильного мужика разбудила в девчонке такую нежность, что ее обычные, вперемежку со стонами, судорожные слова о любви на сей раз показались Чемоданову правдой — да, может, и были правдой. Вика куда-то торопилась, она быстро оделась и убежала, но половина давившей его тоски успела раствориться в сопереживающем женском теле. Так что Викина помощь вышла двойная: и время до Шуркиного звонка ужалось, и перетерпеть оставшиеся часы стало легче.

Мать с Шуркой жили в соседней области, в райцентре, в трех часах от Москвы. Шурка, младшая сестра, была крупная, крепкая, но некрасивая и оттого робкая и несчастная. Когда-то был у нее муж, добрый веселый алкаш, даже сынок родился. Но, видно, слишком много отцовских долгов свалилось на младенца, он не сумел удержаться на земле. Чемоданов не видел его ни разу, мальчонка прошел по его жизни горькой тенью, косноязычными строчками нескольких материнских писем: родился слабый, хворает, опять хворает, сильно хворает, похоронили. Потом затерялся где-то и муж: уехал подзаработать, прислал пару писем, а там исчез, будто и не существовал никогда. Дальше Шурка жила с матерью, и смысл ее жизни стал в том, чтобы беречь мать. Так вдвоем и существовали.

Шурка позвонила около одиннадцати и не сказала ничего сверх того, что Чемоданов, по сути, уже знал: мать помирает. Еще, правда, были кое-какие детали — в больнице, зовет попрощаться, — но Чемоданов и к этому был готов, уже узнал через справочную, когда среди дня ходят нужные поезда. Он сказал Шурке, что будет завтра.

Теперь надо было сладить еще одно дело, непростое, но, как он считал, необходимое. Хоть время было и позднее, он позвонил Вике и попросил, чтобы срочно объявилась дочь.

Ксюшка говорила тихо и ни разу его не назвала, видно, сторожилась матери, и правильно делала. Чемоданов сказал ей, что надо увидеться завтра с утра.

— А что такое? — негромко забеспокоилась Ксюшка.

— Вот приходи, и скажу.

Она обещала.

Ксюшка пришла не одна.

— Пап, ничего, что мы вместе?

Чемоданов замялся всего-то на мгновенье, но оба заметили. Дочка растерянно посмотрела на парня, а он легко сказал:

— Я покурю пока.

Вышел в кухню и прикрыл дверь.

— Да он не мешает, — запоздало проговорил Чемоданов, уже поняв, что теперь дочка себе не хозяйка, и с этим придется считаться во всех случаях, кроме разве что нынешнего.

— Пап, так чего у тебя?

Чемоданов сказал:

— Тут вот какое дело — бабуля помирает.

— Какая бабуля? — наморщилась Ксюшка.

— Наша с тобой. Моя мать, твоя бабушка.

— А что с ней?

Дочка спросила это сочувственно, но отстраненно, как о чужом человеке.

— Сердце больное. Как-то держалась, а теперь вот все. Сестра ночью звонила.

— А где она?

Чемоданов назвал городок, область и сказал, что от Москвы это четыре часа.

— Поедешь? — спросила она.

— А как же. Нельзя же не попрощаться. — Он помедлил, повздыхал и выговорил наконец-то, ради чего и позвал ее прийти: — Вместе нам надо ехать. С тобой вместе.

Она была так ошарашена, что даже улыбнулась:

— Со мной?

— Ну да.

— Пап, но я не могу сейчас.

— Потом прощаться будет не с кем, — глухо сказал Чемоданов.

— Мы уже договорились, Валерка отпуск взял…

— Это ведь смерть, — тяжело напомнил он.

— Но я же ее не знаю совсем, — защищалась Ксюшка.

— Зато она тебя знает. Любимая внучка.

— Она же меня не видела никогда.

— Ну и что? — возразил Чемоданов. — Мне любимая дочь, значит, ей любимая внучка.

Он говорил спокойно, но твердо. Всю жизнь уступал ей и рад был уступать — но сейчас не было у него такой возможности. Он понимал и жалел Ксюшку с ее любовными планами, но у Ксюшки было много времени впереди, а у матери нет. И у Чемоданова не было: матери он был сильно должен, и вот теперь для уплаты оставались дни, а то и часы.

Когда-то он съездил туда с Клавдией и маленьким Васькой. Клавдия, сука, нашла повод показать характер, Васька дичился незнакомой бабки, родство не сладилось, с тем и уехали. Больше Чемоданов не рисковал, в семейные свои сумбуры мать не впутывал, и при всей плодовитости сынка осталась она как бы без внуков. Все, что имела, — могилку Шуркиного малыша на местном кладбище. И теперь не мог Чемоданов упустить такую возможность: хоть напоследок показать ей умную, красивую, любимую и любящую дочь.

— Ну если бы он хоть отпуск не взял, — жалко пробормотала Ксюшка.

В общем-то все было ясно. Девчонка полностью зависела от своего мужика, что Чемоданову было вполне понятно, ибо и от него девки не раз вот так же зависели. Дочку винить было не за что. Но и отступить он не мог.

— Ксюш, — сказал он, — поехали вместе, а? Я тебе денег дам. Тысячу рублей дам, даже больше. Ничего ведь и не надо, посмотрит на тебя напоследок, и все.

У Ксюшки скривилось лицо, она прикусила губу:

— Пап, ну ты что? Ну чего ты говоришь-то?

Она повернулась к двери и позвала беспомощно:

— Валер!

Парень не сразу вошел, остановился у двери.

— Валер, — сказала она, — чего делать, а? Бабушка умирает.

Парень нахмурился, подумал немного, раздвинул ладони, потом сложил их в замок и решил:

— Бабушка — это святое.

Присловье было дурацкое, его по разным поводам повторял за картами Стас, — но Чемоданов порадовался, что именно этот малый теперь Ксюшкин хозяин. По крайней мере, мужик. Главное понимает. А прочее — это уж как сами хотят…

В междугородной, с мягкими креслами, электричке Чемоданов рассказал дочке про бабулю, про тетку Шуру, про пропавшего ее мужа и умершего мальчонку. Ксюшка слушала сосредоточенно, а про мальчика спросила:

— А он мне был кто?

— Он-то? — Чемоданов на пару секунд задумался. — Да вроде брата. Ну да, так и выходит, двоюродный твой брат.