Ночные каналы (СИ)

Я осмотрелся по сторонам. За пустырем с футбольными воротами и тремя приземистыми бараками распластались общежития молодых специалистов. У входа в средний на лавочке сидел Фомич. Улицы-дороги, охватывая бараки с двух сторон, тянулись издали, от промзоны через городские кварталы к главной проходной, как в воронку, куда стекались тропинки, тротуары — все суженное пространство «ящика». Там — главный клапан, обеспечивающий обмен внут­реннего с внешним, — производился досмотр машин и людей, там же были бюро пропусков и проходная.

По краям левой дороги росли долговязые тополя, правая была голая, открытая словно для прострела вдоль всей ее длины. За левым рядом пыльных тополей стройно, как на плацу, выстроились плоские бараки, тоже наследство от зэков, общежития молодых рабочих, так называемая «жилуха». Наши три барака отличались от этих лишь тем, что клетушки, на которые было поделено прежнее общее пространство зэковского барака, были рассчитаны на двоих или четверых жильцов, а не на шесть и восемь, как в «жилухе». Сколько там было бараков, я не знал, они рядами уходили в сторону леса довольно далеко и тянулись вдоль дороги чуть ли не до самой промзоны. При взгляде на них вспоминались кадры из фильмов о фашистских концлагерях смерти.

Итээровский состав жил в трехэтажных домах с балкончиками на два или четыре подъезда. Все дома были желтого, яичного тона, пыльные и скучные. Начальство покрупнее располагалось в коттеджах в зеленой зоне, за парком, на берегу реки. Зона раскидывала свои заграждения и за реку, захватывая несколько островков и как бы отрезая часть речного русла от общеграждан­ской территории. Как тут осуществлялся пограничный режим, я не знал, но, видимо, надежно, как и везде.

Пустырь, или, как его называли, «площадь», перед кинотеатром был цент­ром городка. Тут существовал, как в нормальной провинции, торговый ряд — «Продтовары», «Хозтовары», «Культтовары», а также почта, телеграф, библи­отека, парикмахерская, ресторан «Сибирь» и кафе «Ландыш». Был еще ЗАГС, милиция с вытрезвителем и поликлиника с двумя больничными корпусами, из-за которых голубенькими оградками выглядывало кладбище, как бы намекая своим присутствием, где в конце концов окажутся все жители этого убогою поселения.

«Господи, куда меня занесло!» — с горечью подумал я. Таким одиноким, никому не нужным я себя еще никогда не чувствовал.

Я зашел в кафе, навернул двойную порцию оладьев со сметаной и три стакана крепкого чаю. Аппетит, как ни странно, был у меня отменный.

Снова очутившись на жаре, я в растерянности остановился. До ночных автобусов еще уйма времени. Светлану я решил больше не искать: если судьбе будет угодно, встретимся, если нет — переживу. Но почему-то не терпелось как можно быстрее скоротать этот день. Почему-то был уверен, что этой ночью увижу ее — обязательно!

Я вернулся в общежитие, незаметно проскользнув мимо дремавшего на лавочке Фомича. Взялся было за книги, а это были в основном учебники по физике, электродинамике, математике, но ни одна не заинтересовала настоль­ко, чтобы всерьез читать ее. От духоты и запахов барака клонило в сон. Казалось, по лицу бегают какие-то мошки, Я разозлился, взял полотенце и мыло и отправился в туалет — смыть с себя эту потную ядовитую пленку.

Достопримечательностью барачной уборной, и довольно странной досто­примечательностью, было высокое новое зеркало, окантованное аляповатой резьбой из дерева. Как оно заехало сюда — загадка. Тем не менее, каждый мог лицезреть себя во весь рост, и это было все-таки разнообразием в здешней серой унылости.

Умывшись до пояса, я вытирался перед зеркалом и внимательно разгляды­вал себя. Долговязый. Лицо худощавое, чуть вытянутое, лоб высокий, открытый, над ним — валиком короткий зачес — слева направо. Затылок голый, как у спортсмена. Футболка — вот я ее натягиваю на влажное мускулистое тело — зеленая. Брюки — серые, расклешенные снизу — по последней моде! В голубых глазах какая-то муть, поволока, и это мне не нравится. Никогда раньше не было у меня таких глаз. Что происходит?! Какие-то тупые, как у молодого сонного бычка...

Чуть не плюнув на себя в зеркало, я ушел в свою клетушку и, расстроенный, завалился спать. Скорее бы ночь!

5

— Спи, спи, я ненадолго. Кое-как нашла тебя, конспиратор!

— А ты! Зачем ты с этим амбалом, на «Волге»? Зачем?

— С каким амбалом? Какая «Волга»?

— Амбал по фамилии Братчиков. «Волга», овчарка Барс, жена и двое пацанов. Зачем он тебе?

— Плешь какая-то! Никакого Братчикова не знаю. Какой Барс? Очнись!

— Искал тебя по всем общежитиям. Ты — Мокшанова или Локшанова?

— Я — Светлана, этого достаточно. Зачем фамилия? Ты что, из милиции?

— Слишком много тумана. Хватит дурочку валять! Я же видел, как он вывел тебя за руку и втолкнул в машину. Потом позвал собаку: «Барс!» Овчарка лежала на моей спецовке — все провоняло псиной. Даже сменный заметил.

— Ты бредишь, милый. Спи давай, а ночью приходи на канал, там и поговорим...

Во сне это было или наяву? Проснулся я от тяжелого влажного удушья — лежал на животе, уткнувшись лицом в мокрую подушку. Губы распухли и болели. В низу живота, в паху, ныло так, как бывало, когда обжимался с девчонками в институте. С чего бы? Неужели не сон? Значит, она приходила, и мы...

Я с трудом повернул голову — будильник на тумбочке сразу зачавкал громко и вызывающе: время вступило в свои права — до отправления автобу­сов в рабочую зону оставалось двадцать минут. Значит, проспал около шести часов! Да с утра три. Так и распухнуть можно. Я вскочил и кинулся умываться.

Благо, автобусы останавливались возле кинотеатра, я успел заскочить в последний, набитый битком. Но если бы и не успел, особой беды не было бы: я же не в штате, и пропуск у меня не такой, как у нормальных работников. И на табельных часах не надо отмечаться. К тому же в смене я нужен лишь для того, чтобы ходить за газировкой да вести журнал учета доз. Но и это было необязательно, потому что дозы фиксировались самописцем и журнал этот нужен был только лично мне для дипломного проекта.

Получалось, что я тут не нужен был абсолютно никому! Исчезни я куда-нибудь внезапно, никто и не спросит, не поинтересуется, куда это пропал наш студент. Они даже фамилию мою не могли запомнить, все перевирали: то Киловатов, то Каловритов, хотя фамилия самая элементарная — Коловратов. Николай Алексеевич Коловратов.

Сменный по фамилии Пантелеймонов был самым натуральным увальнем, видимо, из деревенских, молчаливый, хмурый, загадочный. Какой леший занес его в физику да еще в такой «ящик»? Это — раз. Во-вторых, «корысти» он никакой от своей работы не имел: ни диссертации делать, ни статей писать не собирался. Работал как обычный служащий, от и до. Кажется, ничто не интересовало его, кроме кроссвордов. Но именно на этой стезе он и проявлял некую «дополнительную» загадочность. Ибо не было слова, которого он не отгадал бы. Все кроссворды, а он специально выискивал их по газетам и журналам, были заполнены им от «а» до «я». То ли какая-то мания одолевала человека, то ли странная прихоть ума, то ли привычка, возникшая в долгие зимние деревенские вечера, — так мне казалось. Впрочем, страсть эта никому не мешала, и его тихое сопение в рабочее время всех устраивало, а меня — тем более. Единственное, что я должен был делать обязательно — докладывать, куда и зачем хожу. Как будто сменному было не все равно, где я болтаюсь.

Так и на этот раз, я «доложил», что в связи с дикой жарой хочу пойти искупнуться. Он кивнул, и я был таков.

На каналах все было как обычно: тишина, прохлада, тусклые фонари по периметру зоны, темные вышки, казавшиеся пустыми, столбики с колючкой, уходящие в сумрачную муть охраняемого пространства. Почему-то при безоб­лачном небе отсутствовала луна и совсем не видно было звезд. Значит, хотя облаков нет, но есть какая-то мгла, а это, должно быть, куда хуже для всех нас, ползающих и бродящих тут. И правда, в горле першило, нос привычно улавливал нечто едкое, чужеродное — наверняка кто-то где-то по-тихому «позволил» себе ночной выброс. Хотя официально выбросы запрещались, каждый начальник ночной смены делал это, уверенный в полной безнаказан­ности. Да и куда было девать всю эту массу разных гадостей, что накапливались в сборниках за сутки работы? Проектом не предусмотрено, значит, гони все в атмосферу, вали себе под ноги, авось рассосется, растащится, испарится. Так и жили, уже не один год! Поначалу жители города возмущались, шумели, писали жалобы, потом привыкли, придышались и лишь роптали на ветер, который опять дует не в ту сторону...