Юность Куинджи

После общественного обеда его участники разбились на две группы — одна направилась к Мариупольскому тракту, где намеревались состязаться конники, другая собралась на пустыре между Марьино и Мариуполем. Строгие судьи — старики уже образовали круг и ждали желающих померяться силами. Правила были строгие — признавалась лишь сила и ловкость; грубые приемы — подножки, удары кулаком — запрещались. Победителем становился тот, кто клал на лопатки трех соперников кряду, и в награду получал голову быка — хурбан. Награжденный хурбаном становился объектом похвал одних и зависти других. Слава его распространялась на весь город и даже на окрестные села. По старому поверью — хурбан приносил счастье и достаток семье победителя.

К приходу Куинджи в широком кругу, образованном зрителями и судьями, уже боролись двое немолодых мужчин, оголенных до пояса. Они долго хватали друг друга то за руки, то за плечи, но так и не смогли одолеть один другого. Главный судья, седобородый старик в красном кушаке, подозвал их к себе. И тут Архип увидел в окружении стариков Веру. Она подала подошедшим борцам по кружке с бузой, и те, поклонившись, стали пить.

На круг вышел молодой человек лет двадцати, бронзовый от загара, приземистый, с большими кистями рук. Широко расставив ноги и улыбаясь, он стал ждать соперника. Минуты две никто не подходил к нему. Зрители начали выражать недовольство. Вдруг из толпы выскочил юркий мужичонка в белых портках и с ходу набросился на парня. Тот увернулся, мужичонка упал, но моментально вскочил на ноги и снова пошел в атаку. Одолеть соперника ой не мог, но и сам не давался. Толпа радостно улюлюкала, взрывались хохот, хлопанье в ладоши. Все же парень изловчился, обхватил соперника обеими руками и приподнял над землей. Тот сразу обмяк и чуть ли не сам лег на спину.

Вторым вызвался бороться высокий парнишка лет семнадцати. Он сопротивлялся недолго. Разгоряченный и довольный победитель пошел по кругу.

— Кто еще? — спрашивал он отрывисто.

Лицо парня показалось Архипу знакомым, а когда тот подошел совсем близко, то чуть не вскрикнул, узнав в нем Гришку Каракаша. Того самого мальчишку, который в первый день занятий в школе встретил его на улице. Куинджи словно толкнули в спину, и он вышел из толпы, преграждая путь Каракашу. Тот не узнал его и сказал:

— Давай кудлатый. — С ухмылкой добавил: — С тобой в два счета.

— Эт‑то, хвастаешься, как в школе, — ответил Архип.

— Ты? — удивился Гришка. — Надо же, не узнал.

Куинджи молча снял рубашку, бросил ее кому‑то в руки и, чуть переваливаясь с ноги на ногу, вышел на середину круга. Из толпы раздался крик:

— Эй карасевский, покажи городскому!

И Архип увидел перед собой не мускулистого парня, а занозистого, хвастливого, самодовольного Гришку Каракаша, который пытался хороводить среди мальчишек в школе. Тогда он в один прием опрокидывал его на землю, и это видели ученики. А теперь за его борьбой наблюдает сама Вера, и ему нужно доказать во что бы то ни стало свою силу и ловкость. Соперник не давался. Руки скользили по его потному телу, срывались, а Гришка успевал прижимать к себе Куинджи, пытаясь сбить дыхание. Сначала зрители молча наблюдали за борьбой, когда же Каракаш стал незаметно подсекать Архипа ногой, в толпе засвистели, подняли крик. Казалось, поединок так и закончится безрезультатно. Но тут Архип невольно поднял голову — перед ним, почти рядом, стояла Вера. Она будто порывалась помочь ему. Откуда только взялись у Архипа силы — он бросил Каракаша на землю, тот ойкнул и признал себя побежденным.

Из толпы выскочило несколько парней, они подхватили Куинджи под руки и подвели к Вере. Она стояла бледная, но в глазах светились счастливые огоньки. Дрожащими руками поднесла полную кружку бузы. Архип, тяжело дыша, стоял с опущенной головой.

—• Гох! Гох! — закричали в толпе. — Слава Куинджи!

Он поднял глаза, сказал тихо:

— Эт‑то, я не пью. Спа–а-асибо.

Тогда Вера отдала кружку старику, подошла вплотную к Архипу, поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку. Он был ни жив ни мертв, а девушка сняла с себя газовый шарф и набросила на шею парню, шепча в самое лицо:

— Хочу видеть тебя. Вечером буду ждать возле дома.

Длинные мариупольские улицы сбегали с возвышенности на восток к Кальчику и на юг к морю. Одноэтажные дома, крытые красной горбатой черепицей, стояли друг от друга далеко, их разделяли дворы, огороженные каменными тынами, и сады. Ближе к центру были особняки зажиточных горожан, они укрывались за высокими деревянными заборами с воротами и калитками. К ним часто подъезжали пролетки, экипажи, коляски, поэтому немощеные улицы в сухое лето становились пыльными, серыми.

Куинджи поднимался от Марьино по широкой улице и чувствовал, как степной воздух уступает место специфическому горьковатому запаху пыли, неистребимому даже в тихие безветренные вечера. Он шел по обочине, ближе к изгородям, вызывая недовольное, ленивое урчание собак. Вымотанные за день жарой, они не поднимались на ноги, а лежали под тынами в вырытых ногтями неглубоких ямах.

За три–четыре дома до особняка Кетчерджи Архип замедлил шаги. «А вдруг встретится Леонтий Герасимович, — подумал он. — Что я скажу ему?» Но тут же выругал себя за проклятую робость. Уже взрослый, а привычка вечного наймита [61] дрожать перед хозяином, попом, купцом и просто богатым никак не проходит. Неужели богатством и деньгами оценивается достоинство человека? Но ведь ум и способности в лавке не купишь. «Почему я не могу на равных разговаривать с Кетчерджи? У него есть деньги сегодня, а у меня будут завтра, — снова подумал Архип. — Вот Вера не избегает меня. Выходит, не в деньгах дело. А может, она одна такая?»

Ему показалось, что девушка поджидала его за калиткой. Она выпорхнула на улицу, как только он подошел к дому. Схватила за руку и потащила за собой, говоря на ходу:

— У нас полно гостей, отцу не до меня. К морю хочешь?

Они свернули в переулок и вскоре оказались у знакомого обрыва. Их взорам открылась водная гладь. Резко очерченное лежащим внизу берегом и густо–синим горизонтом море было похоже на огромное чуть потускневшее стального цвета рябоватое зеркало. На него падали лучи ранних звезд и, матово поблескивая, качались на неслышных волнах.

Окутанные голубыми сумерками приближающейся ночи, Архип и Вера стояли у крутой тропинки и глубоко дышали, то ли от быстрой ходьбы, то ли от близости и охватившего их волнения. Она не отпускала его руку, крепко сжимала запястье узкой и нежной ладошкой. Он чувствовал ее тепло и боялся шелохнуться, чтобы не вспугнуть восторженного состояния. «Вот так бы все время рядом», — промелькнуло в голове.

Внезапно Вера прильнула к Архипу и прислонила голову к его груди. Скорбно произнесла:

— Архип, милый… — Отстранилась и, глотая слезы, поспешно сбивчиво продолжала: — Отец стареет, ему нужен помощник. Он хочет отдать меня замуж. Переписать на меня и на жениха все имущество и деньги. Я теперь не смогу быть вместе с тобой, а так хотела, так хотела…

К горлу Куинджи подкатил ком. Зачем она говорит ему об этом? Он понимал, осознавал и раньше, но сердце не желало смириться с мыслью, что Вера для него недосягаема, она дочь богатого купца. Все — деньги, деньги. Будь они прокляты! Жалкий, презренный бедняк, ему ли помочь этой доброй, красивой, беззащитной девушке? Был бы независим, имел бы деньги… Он обнял Веру за плечи и прижал к себе, повел от моря, от обрыва, с которого не взлетишь, как птица, а разобьешься насмерть. Она вздрагивала всем телом, плакала, но Архип не успокаивал — слова были бессильны что‑либо изменить… Завтра он уедет во что бы то ни стало! Быть в городе и знать, что рядом с нелюбимым человеком живет Вера, — не слишком ли большая цена для доверчивого и впечатлительного сердца. Нет, нет, нужно уезжать, и как можно дальше от Мариуполя, туда, где есть большие художники, где он сумеет учиться живописи, развивать свой талант, добиваясь высокого совершенства. А в родной город он приедет только тогда, когда достигнет поставленной цели.