Его зовут Ангел (СИ)

― Я не могу, ― шепчет он и сжимает кулаки. Я даже слышу, как от бессилия дрожат его губы.

― Ты должен, ― неожиданно мой голос становится твердым. ― Ты не можешь бросить его, когда он в беде.

― Я не могу, ― повторяет он, и его глаза краснеют.

Теперь я качаю головой, чувствуя прилив отвращения.

― Какой же ты… ― я не могу договорить, так как ярость охватывает меня.

Но больше всего меня волнует другое. А именно: как Ангел перенесет предательство Егора? А Егор… Как он может так поступать, тем более зная, что от Ангела уже отворачивались друзья.

Я больше не хочу разговаривать с ним. Видеть его. Слышать его. Я не могу общаться с тем, кто так просто может отказаться от человека, от своего друга! Этого не понять моему уму.

― Я считала тебя нормальным, ― говорю я, медленно отводя взгляд.

Егор плотно сжимает губы, и они становятся бледными, почти белыми.

Больше ничего не говоря ему, я ухожу.

На следующий день я пересаживаюсь от Егора и сажусь за парту Ангела.

Так тоскливо смотреть на соседний стул и понимать, что он останется никем не занятым.

***

Я с трудом доживаю до субботы.

В двенадцать я пулей вылетаю из квартиры, перед этим предупредив маму о том, что я пошла к Ангелу. Я несусь на всех парах к его дому и не могу убрать улыбку с лица и трепещущее волнение из груди. Я представляю себе, о чем буду говорить с ним, думаю, стоит ли мне обнять его, или лучше не стоит.

За своими мыслями я не замечаю, как останавливаюсь перед домом Ангела. Я делаю глубокий вдох и иду к подъездной двери, но та открывается.

Я вижу, как Ангел выезжает в инвалидном кресле, а позади ― его папа. Я застываю и превращаюсь в неподвижную наблюдающую статую. Виктор Валерьевич спускает инвалидное кресло вместе с Ангелом по плавному спуску, который делают рядом с лестницей специально для колясок. Я смотрю на Ангела. Он похудел. У него впали щеки, глаза не блестят так, как раньше. Он одет во все черное, как будто у него траур.

― Спасибо, папа, ― благодарит Ангел Виктора Валерьевича.

Мужчина смотрит на меня и шумно выдыхает.

― Привет, Августа, ― обращается он ко мне.

Я заставляю себя оторвать глаза от инвалидного кресла и смотрю на него.

― Здравствуйте, ― бормочу я.

― Позвони мне, как будешь возвращаться, ― говорит Виктор Валерьевич Ангелу, затем снова смотрит на меня, кивает в знак прощания и направляется к подъезду, но он не заходит, ждет, пока мы уйдем.

Я громко сглатываю и гляжу на Ангела. Он выглядит смущенным и подавленным. Ужасное сочетание.

― Привет, ― говорю я ему неуверенно.

― Привет, Августа, ― отвечает он с той же неуверенностью.

И мы молчим, не зная, что сказать друг другу.

― Пап, ты можешь идти, ― говорит Ангел, не оборачиваясь.

Я перевожу взгляд на мужчину, который с беспокойным лицом слушает сына и исчезает за дверью.

― А где Егор? ― спрашивает Ангел.

Я напрягаюсь, и он это замечает, но терпеливо ждет ответа. Что я могу сказать ему? Что Егор испугался и решил «выйти» из команды? Что он бросил Ангела? Нет. Я знаю, какую боль причиню этими словами Ангелу… Я не имею права так поступать с ним, но и лгать тоже нехорошо.

― Он… ― бормочу я. ― Он… у него дела, ― и для достоверности пытаюсь улыбнуться, но губы предательски дрожат.

Ангел пристально смотрит на меня, он начинает подозрительно щуриться, и вскоре его глаза становятся узкими, как щелки.

― Ты врешь, ― уверенно говорит Ангел.

― Нет, с чего ты взял? ― к сожалению, я ужасная лгунья. Ну, или просто Ангел так хорошо меня знает.

― Я вижу, ― отвечает он.

Я не могу больше смотреть на него и отвожу взгляд в сторону. Моя ложь раскрыта. Я сдаюсь.

― Он сказал, что не может видеть тебя… таким, ― хрипло произношу я.

Я слышу судорожный вздох, и мое сердце мучительно рвется на части.

― Понятно, ― только и говорит Ангел.

Я в замешательстве поднимаю голову и не могу понять, серьезно он, или пытается скрыть свое глубочайшее разочарование от услышанного. Я долго смотрю на него, но так ничего и не выясняю.

― Ты не расстроен? ― удивленно вопрошаю я.

― Меня в очередной раз бросили, ― говорит Ангел, глядя прямо мне в глаза. ― Конечно, я расстроен. Но я не вправе осуждать его.

― Вправе! Егор не должен был так поступать, ― в порыве зашкаливающих эмоций я подхожу к инвалидному креслу и останавливаюсь в шаге. Ангел и я напрягаемся. ― Настоящие друзья не оставляют в беде, ― тихо говорю я.

― Давай не будем об этом, ― просит Ангел.

Я киваю.

― Хорошо.

Он вздыхает и начинает катить кресло, и я вижу, что это дается ему с трудом. Поэтому я обхожу его и становлюсь сзади.

― Что ты делаешь? ― спрашивает Ангел, когда я беру дело в свои руки и качу коляску вместо него.

― Помогаю, ― отвечаю я спокойно.

Это так непривычно, и я жутко переживаю, но пытаюсь сохранять спокойствие.

― Не нужно. Я могу сам, ― говорит Ангел без должной уверенности.

Я хочу сказать ему, что он не может, но поджимаю губы и проглатываю эти слова.

― Все нормально, Ангел, ― говорю я, и мы выбираемся из двора на главную улицу.

Мимо нас проходят люди, и они косятся на Ангела.

Неожиданно он фыркает.

― Что? ― спрашиваю я.

― Все так смотрят… ― хмуро поясняет Ангел. ― Этим они лишний раз дают понять, что я урод, ― снова фыркает. ― Как будто я сам этого не знаю.

― Ты не урод. Не говорит так.

― Урод.

― Не урод.

― Мы можем спорить бесконечно, ― угрюмо констатирует он, и я жалею, что не могу видеть его лицо. ― Я не хочу спорить.

Мы молчим.

― Куда пойдем… поедем… где будем гулять? ― интересуюсь я, стараясь быть максимально осторожной в словах.

― Без разницы, ― равнодушно отзывается Ангел. ― Но я бы хотел на озеро, только это невозможно.

Я вспоминаю про озеро, и в мое сердце просачивается тепло. Я тоже скучаю по этому месту.

― Мы можем прогуляться в парке, ― предлагаю я, отлично понимая, что никакой парк не сможет заменить райское местечко на озере.

― Это далеко, ― говорит Ангел.

― И что?

― А то, Августа, что я не способен преодолевать такие расстояния самостоятельно. Я не способен выбраться даже из собственного дома… из постели! Что уж говорить о парке…

― Я же здесь, я помогу.

― Я не договорил, ― отчеканивает Ангел. ― И тем более мне не хотелось бы утруждать тебя довозить меня до парка.

― Мне не трудно, ― мягко возражаю я.

― Чушь. Тебе трудно, ― фыркает он.

― Мы все равно пойдем в парк, Ангел.

Он больше не спорит со мной.

Я не могу не заметить, как теперь все смотрят на нас… точнее на Ангела. Вроде бы ничего не обычного (для людей, я имею в виду, что инвалидов в Санкт-Петербурге много… боже, я только что назвала его инвалидом), но я знаю, что Ангел думает, ловя на себе многочисленные взгляды.

Когда мы приходим в парк, там почти нет людей. Сегодня тепло, снег постепенно оттаивает, и из-за этого слякоть. Никто не любит гулять в такую погоду. Никто не любит весну. Ангел любит. Я вспоминаю об этом и улыбаюсь. Но я спрашиваю себя, счастлив ли он, что наступила весна, когда находится в таком положении? Есть ли вообще место в его мыслях для весны?

― Знаешь, ― начинаю я, потому что молчание становится невыносимым, ― думаю, я не заслужила этого ― тишины с твоей стороны. Ты игнорировал меня, как будто мы вообще не знакомы! Это не справедливо, и…

― Извини меня, ― перебивает Ангел уставшим голосом.

― Мог хотя бы позвонить, ― продолжаю я. ― Хотя бы написать смс, или…

― Мне жаль, ясно? ― резко обрывает меня он.

Я поджимаю губы и говорю себе, что не должна злиться на него.

― Прости, ― в итоге выдыхает Ангел, и его плечи опускаются. Я продолжаю толкать коляску вперед и думаю, как ужасно себя сейчас ощущает Ангел. Мне бы хотелось провалиться на его месте, умереть, исчезнуть… Но я ― это не Ангел. Я не позволю ему исчезнуть. ― Я действительно не мог… не хотел звонить тебе. Я знаю, что ты не поймешь, но хотя бы попытайся, потому что… потому что… ― его голос срывается, и я, забеспокоившись, резко останавливаюсь и оббегаю коляску, становясь перед Ангелом и с тревогой глядя на него. Он не смотрит на меня, но я вижу, как плотно сжаты его губы, как напряжены его скулы.