Мужчина на всю жизнь

На самом же деле оба ждали. Больше даже она, чем он, он ведь годами изо дня в день воочию видел происходящее на предприятии. Она точно рассчитала, сколько еще предстоит выплатить за вещи, купленные в кредит, и какую сумму составляют постоянные расходы. И для них теперь тоже что-то кончилось. После стольких лет устойчивой, обеспеченной жизни они вдруг вступили в период ожидания. Почва под ногами, которая всегда казалась такой надежной, вдруг заколебалась. Сумеют ли они удержаться?

Они не разговаривали друг с другом. Собственно, обсуждать-то было нечего. Все без толку. Программы разумного регулирования конъюнктуры не выполнялись, число безработных росло.

Вот о чем размышляла она, после того как он сообщил ей об увольнении. Когда смысл его слов наконец-то дошел до нее, она похолодела от страха. А он все говорил, говорил, и страх сменился яростью. С каким видом он прежде восседал перед ней? Меня, дескать, все это не касается. Со мной ничего плохого случиться не может.

Ну а что реально они оба сумели бы предпринять?

В подобных делах у них не было никакого опыта. О безработице оба знали лишь по рассказам родителей, наводившим дикую скуку, и считали ее чем-то безобидным и не опасным, принадлежащим давно минувшим временам.

И вот однажды утром она застала его в кухне. Заслышав ее шаги, он было вскочил, но поздно: она вошла. Он был уже в куртке и шапке. Она быстро включила все конфорки, поставила на плиту чайник и кастрюльки.

— Сейчас дети прибегут, — сказала она.

Он не двигался с места.

— Сними в таком случае куртку, — сказала она.

Я будто во сне. Не могу пошевельнуться. Не могу остаться здесь и не могу уйти. Внутри у меня будто что-то оборвалось.

Решай, не тяни.

Ну, вот и решил.

Карстен и Рита влетели одновременно.

— А, ты еще здесь, — сказал Карстен. — Проспал?

— Нет.

— Ты плохо себя чувствуешь? Заболел? — спросила Рита.

— Нет.

— Тогда почему ты не на работе? — удивился Карстен.

— Потому что работы у меня больше нет.

— И давно? — спросила Рита.

— Уже две недели.

— А куда ж ты ходил каждое утро все это время?

— На биржу труда.

— Ну и что, есть у них работа? — спросил Карстен.

— Нет.

— Тогда зачем ты ходил туда каждый день?

Он не ответил.

— А почему ты нам ничего не сказал?

— Я сказал матери.

— Но ведь не нам же, — вставила Рита.

— Вы оба ничего нам не сказали, — добавил Карстен.

— Пойдем. — Марион взяла у него рабочую сумку, стянула с него куртку, сняла шапку. — Сейчас тебе нужно прилечь.

И вывела его из кухни.

Около десяти он проснулся. Квартира была пуста. В комнатах было прибрано, на кухонном столе его ждал завтрак, возле термоса с горячим кофе лежала свежая газета, но он к ней не притронулся. Еще ни разу он не видел квартиру такой. Казалось, будто у каждой вещи, даже самой маленькой, есть свое, только ей предназначенное место. Когда Марион вернулась из магазина, он все еще сидел за кухонным столом.

Она взяла чашку и села рядом.

— На заводе сейчас тоже завтракают.

— Не думай об этом, — сказала она. — Все уладится.

Она изо всех сил старалась утешить его, понимая, что отныне это тоже входит в ее роль. А ведь и ей самой так нужна поддержка, хотя бы изредка. Он уставился прямо перед собой, и тут впервые она заметила, как он переменился: спина сгорбилась, плечи опустились; пока это еще почти не бросалось в глаза, но ей стало страшно.

— Ты должен взять себя в руки, — сказала она неожиданно резко.

Он должен взять себя в руки. Что ж, он достал бумагу, карандаш, линейку и принялся измерять ширину дверей, высоту потолка, промежутки между шкафами. Сразу после обеда он уехал, а вернувшись вечером, кликнул всех вниз к автомобилю и нагрузил Карстена и Риту плинтусами, карнизами, банками с краской, дюбелями. Древесные плиты нес он сам. Он объяснил, что намеревается сделать, и все обрадовались, будто им предстояло мастерить рождественские подарки. По его словам выходило, что через неделю квартиру будет не узнать.

В гостиной все еще висели его фотографии времен занятий боксом и несколько дипломов. Незадолго до женитьбы он признался Марион, что тренируется в секции бокса, и пригласил ее на соревнования. Она ничего не сказала по этому поводу, должно быть, плохо представляла себе, что это такое, но когда после поединка, приняв душ и переодевшись в обычный костюм, он уселся рядом с ней, она все еще была бледна.

"Какой ужас", — сказала она, и он, польщенный, рассмеялся.

Это был один из лучших его боев. Тогда он выступал еще в полусреднем весе и славился не только блестящим ударом, но и техникой, которую весьма усовершенствовал благодаря Джонни, да и вообще он был в отличной форме. Его считали опасным противником. И не без оснований. Ему мало было просто победить, пусть даже легко и уверенно, он хотел видеть соперника поверженным окончательно. И как можно быстрее.

С годами, по мере того как он набирал вес и одновременно стаж супружеской жизни, это стремление исчезло. Но и потом еще изредка что-то накатывало на него, тогда он навязывал противнику ближний бой и легко добивался победы.

"Но ведь это отвратительно, — говорила Марион. — И как только люди могут избивать друг друга, да к тому же на глазах у всех. Нет, мне это не понятно".

Он смеялся. Разве ей объяснишь?

Глухой шум от ударов по мешку с песком, запах пота, отрывистые указания Джонни обоим партнерам, тренирующимся в углу зала, щелчки скакалок, шорох ног, тяжелое, прерывистое дыхание тех, кто делает бой с тенью перед зеркалом, — и вот в первом раунде ты выходишь из своего угла, и весь зал вскрикивает, а потом ты снова уходишь в свой угол, и Джонни подставляет тебе табуретку, вытирает пот с лица, обмахивает полотенцем, давая последние указания, — ну разве объяснишь это ей, женщине? Ведь все это исключительно мужское дело. Собственно, так думала и она сама, но по роли ей полагалось во время соревнований находиться в третьем ряду.

Прежде всего он намеревался обшить панелями стену в коридоре. Шпонки загоняются в пазы — натуральная сосна, в крестьянском стиле, под старину. Настоящая работа, а к работе он привык относиться серьезно. Пришлось Марион переступать через разные планки и примириться с тем, что кухонный стол был завален инструментом, а опилки разносились на ногах по всей квартире.

Стенка, как и следовало ожидать, вышла потрясающая, но дальше этого дело не пошло.

— А как насчет теплового экрана для кухни?

Конечно, Марион вполне обошлась бы без этого экрана между плитой и шкафом, но он не имел права расслабляться и сидеть сложа руки. Однажды утром она застала его в кухне. На столе стоял телефон, рядом лежали карандаш, бумага и телефонные справочники. Она ни о чем его не спросила, но через открытую дверь ей все было слышно. Она сидела в гостиной и слушала, как он ищет работу. Слушала, как он пытается говорить приниженным тоном, как в голосе его появляются угодливые нотки. Слушала, как он швырял трубку, набирал новый номер, узнавал телефон отдела кадров, слушала, как он продает свою рабочую силу.

Она всегда гордилась его спокойной, надежной уверенностью в себе. С учителями Карстена и Риты он разговаривал на равных. Не подлаживаясь под них, но и не заискивая. Все эти штудиенраты и доктора способны были произвести на него впечатление только одним: своим трудом, а не степенями и званиями. Он стремился, чтобы и его самого оценивали так же, только по труду.

В одних местах его обнадеживали и что-то неопределенно обещали, в других грубо отшивали, в третьих просто вешали трубку. Тем не менее он звонил снова и снова, и это упорство испугало Марион. Она вошла в кухню. Положила руку на телефонный рычаг.

— Хватит на сегодня.

Марион попыталась обнять мужа. Он оттолкнул ее — она поняла и не обиделась.

— Прими снотворное и ляг поспи.