Нонкина любовь

— Нет, нет! Нас могут застать! — прошептала она ему. — Приходи вечером к нам на сеновал. Буду ждать там тебя.

В это время в коровнике послышались шаги. Петр вскочил и вышел с затуманенной головой.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

До встречи с Петром Нонка все надеялась, что, увидевшись, они объяснятся и помирятся. Непременно помирятся. Она с волнением представляла себе эту встречу, пережила ее много раз и во сне и наяву, готова была все простить Петру, помириться со свекровью, лишь бы положить конец этой тяжелой разлуке. Она была уверена, что и Петр хочет того же и при встрече возьмет ее за руку и поведет домой. Но гордость и холодность Петра разбили эту надежду, и она еще раз убедилась, что Петр не может понять ее. Она вернулась домой убитая горем, в полном отчаянии, глубоко в сердце спрятала горькую правду, что теперь они вряд ли помирятся. Несколько дней она жила в каком-то оцепенении, равнодушная ко всему на свете. Никто не мог утешить ее. Сочувствие домашних не только что не утешало, но даже раздражало ее. Мать обращалась с ней, как с больной, брат и невестка смотрели на нее, как на человека совершенно беспомощного. Только отец подбадривал ее, советовал начать работу на ферме. Он был так зол на Пинтезовых, что и слышать не хотел о возвращении Нонки.

— Знать их не желаю! — кричал он, матерно ругаясь. — Опозорили на все село, стыдно людям в глаза взглянуть. Не нужно мне их родства, ничего не надо. Если Нонка хочет вернуться, останавливать ее не стану, но не отец я ей тогда. Отказываюсь от нее.

Тетка Колювица плакала, ломала руки, умоляла его. Петко и невестка были на стороне дяди Коли. Все в доме были встревожены, из-за пустяков ссорились. Нонке было неловко и горько, что она причина всех этих ссор. Она знала, что только в работе найдет успокоение, но стыдилась выйти в поле с бригадой. Как они будут целые дни с Петром вместе? Как он станет с ней обращаться после всего, что произошло между ними, вдруг будет унижать на людях? Она не решалась пойти на ферму, боялась разозлить Петра, оттолкнуть его навсегда от себя. Но оставаться дома было еще тяжелее. Однажды утром она решила во что бы то ни стало выйти на работу в поле, быстро собралась и пошла к правлению. И на первом же углу встретилась с Марийкой.

— Хочу тебе что-то сказать! — упавшим голосом проговорила Марийка.

Нонка остановилась, чуя недоброе. Марийка подошла ближе. Лицо у нее было бледное, глаза опущены.

— Ты не думай, что я такая плохая, — начала она, до крови кусая свои полные, чувственные губы. — Горе привело меня к тебе… Полюбила я его еще, когда вы не знали друг друга. С тех пор с ним и живу.

Что-то сдавило Нонкину грудь, она задохнулась. Деревья напротив поплыли перед глазами, будто их ломала буря. Она почувствовала какой-то смертельный холод, кровь отхлынула от сердца. Марийка схватила ее за руку, она хотела вырвать ее, но не было сил.

— Прости меня! — сказала Марийка прерывающимся голосом. — Сердце разрывается, когда говорю об этом, но что же делать! Если любишь его, вернись к нему. А если не любишь, отдай его мне, не губи мою жизнь! — Марийка затряслась от рыданий, закрыла руками лицо.

Ее плач вывел Нонку из оцепенения. Она попятилась и, смотря прямо в Марийкины заплаканные глаза, повторяла:

— Я не люблю больше его. Я не люблю больше его. Так и скажи ему… Не люблю. — И с каждым шагом она чувствовала, как стынет вся и ноги проваливаются куда-то вниз, в землю.

Только вернувшись домой, она почувствовала острую боль, почувствовала себя такой опозоренной, что даже заплакать не могла.

— Отец, — сказала она на следующее утро. — Я решила снова работать на ферме. Сегодня же пойду туда.

— Иди, конечно. Нечего дома сидеть! Третьего дня мне Марко как раз говорил: «Пускай пойдет, начнет работать. Место ее свободно».

Петко и невестка поддержали Нонку, но тетка Колювица воспротивилась. Она понимала, что, вернувшись на ферму, Нонка навсегда расстается с Петром. Она не хотела этого и все надеялась, что они помирятся.

— Никакой фермы тебе не нужно! Брось ее проклятую, все беды от нее и пошли.

— Ты помалкивай, — сказал дядя Коля. — Опять заваришь кашу, не расхлебаешь потом. Там Нонкино место.

Он тоже понимал, что, возвращаясь на ферму, Нонка окончательно рвет с Петром, именно этого он и желал. Из всего, что произошло до сих пор, он понял, что они не помирятся, не заживут вместе. Начнет работу на ферме — успокоится, а там все уладится само собой. Не перестарок, без мужа не останется. Да и лучше совсем без мужа, чем с таким.

Нонка собралась и отправилась на ферму. Пока шла по селу, она была спокойна, но как только вышла за околицу и на нее повеяло теплым весенним ветерком, как увидела широкое, пробудившееся от зимнего сна поле, сердце у нее защемило, тоскливо стало на душе. И чего она идет на ферму. Петр, как узнает, что она вернулась туда, не захочет и видеть ее. «Вернусь! — сказала она себе и стала идти медленнее. — Вернусь, может вернется и счастье мое. Буду работать в бригаде, каждый день будем видеться с Петром. Поговорим с ним, объяснимся. Люблю я его. Жить не могу без него!»

Все вокруг навевало милые и мучительные воспоминания о Петре, об их любви. Вот здесь, в роще, они встретились, и он в первый раз поцеловал ее!.. Здесь началась их настоящая любовь…

Отдавшись всей своей нежной и любящей душой сладостным воспоминаниям, она вдруг резко остановилась посреди дороги, обессиленная душевным волнением. Именно здесь, в этой роще, могла остановиться она, покоряясь нежному зову воспоминаний. В роще, где тишина была такой ласковой и верной, как совесть, где тонкие, стройные акации устремлялись к небу в невинной надежде первой любви, где душа упивалась первым весенним дыханием леса…

В нескольких шагах от дороги лежала поваленная акация. Нонка свернула с дороги и села на нее. Она почувствовала терпкий, неприятный запах гнилого дерева, и ее снова охватила горькая безнадежность и глубокое отчаяние.

«Какая я глупая! О каком возвращении думаю, на что надеюсь! У него теперь есть другая, он не любит меня!»

Она услышала чьи-то шаги и обернулась. На дороге стоял Дамян и удивленно смотрел на нее.

— Ты что тут делаешь? — спросил он.

— Так просто села отдохнуть, — сказала Нонка. — Устала, трудно идти по этой грязи.

Но ей показалось, что Дамян понял, отчего она сидит в роще одна-одинешенька, и смутилась. Она даже забыла встать и сидела по-прежнему, охватив руками колени.

— Да, и я порядком устал. Эта проклятая грязища липнет, как тесто.

Дамян отряхнул царвули, сел на другой конец дерева. Нонка повернулась к нему. Он был в куртке из толстого, грубого сукна, в темно-синей фуфайке, из-под которой виднелся чистый воротничок рубашки. И одежда, и обувь были совсем чистые, несмотря на то, что он шел по глубокой грязи. У Нонки шевельнулось теплое чувство к этому человеку, такому опрятному, чистому, хотя прошло больше года, как он овдовел, такому доброму, тихому.

Может, потому, что было тяжело на душе и нужно было поделиться с кем-нибудь своим горем, может, потому, что она чувствовала к Дамяну безотчетное доверие, оставшееся у нее еще с той поры, когда он с таким усердием помогал ей оборудовать новую ферму, Нонка рассказала ему обо всем так спокойно и доверчиво, будто делилась с самым близким человеком.

Дамян слушал молча. Крупное, скуластое лицо его было добрым, задумчивым. Он сидел, потупив глаза, словно ему было неловко, что узнал о чужом горе. Нонка поняла это и не жалела, что открыла ему свою душу. «Какой он хороший, добрый» — подумала она и добавила:

— Вот и присела здесь обдумать все еще раз.

— Да ведь горе-то, и оно человеку дано, — сказал Дамян, все еще не поднимая глаз. — Когда-то господь-бог наделил им камень, да не выдержал тот — треснул. Потому и не надо думать о плохом да назад все оборачиваться, смотреть надо вперед да надеяться. Вот я, к примеру, один остался с малым ребенком на руках. Что горько — горько, да что поделаешь — прежнего не воротишь! В согласии с женой жили, пожаловаться не могу. Но как захворала, слегла и не встала! А я что… Вот и говорю, жизнь прожить — не поле перейти. А за плохим идет хорошее!