Повесть о любви, детях и кроликах. Повести (СИ)

   Я вздрогнула. Афганистан... Афганистан... Это слово заставляло плакать мам и невест, скрипеть зубами пап. Оно носилось из дома в дом, из подъезда в подъезд, шепотком, говорком, от него веяло смертью. Плохо было в Москве, никого не радовала предстоящая Олимпиада из ожидаемого праздника, превратившаяся в фарс.

   - Уезжай домой, - сказала бабушка Люда, - пересиди там весь этот балаган.

   Я уехала к родителям вместе с Сашенькой в конце мая. Только слепой не увидел бы, на кого малыш похож. Но никаких комментарий по этому поводу не поступило. Из разумных соображений Васю оставила в Москве. Понятно, принимая нас за супругов, постелют вместе... Сказала почти правду, муж, мол, хромает, ему далёкую дорогу переносить тяжело.

   Людмила Сергеевна отговорила меня поступать в медицинский институт.

   - Кать, - твердила она, - зачем тебе столько лет учиться. Иди в техникум, если тебя уж так тянет на медицину. Свой кусок хлеба всегда заработаешь.

   Третьей соседкой на площадке была Оля Саренко, многодетная мать. Одна за другой рождались у неё девочки, а муж всё ждал парня. Наконец, в четвёртый раз родились мальчишки близнецы, на два месяца старше Саши. Ольга сидела с ними дома и взялась за определённую плату нянчить моего сына, пока нас с бабушкой Людой не было дома.

   В конце июля вернулась в Москву подавать документы на поступление, а в августе прилетел Урмас на два выходных дня. Остановился он в гостинице. В благодарность за нашу чуткость, его комсомольская жена позволила посмотреть на сына. Ильвес привёз ребёнку одежды на несколько лет наперёд. Купил ему даже коньки и лыжи. Он гулял с нами по парку, нарадоваться не мог на сыночка.

   - Катя, тебе тяжело с ребёнком. Хочешь, мы его заберём у тебя на пару лет?

   Я молчала. Никуда он его не заберёт, да и кто ему отдаст. Урмас не притронулся ко мне, он поклялся супруге, что больше ничего между нами не будет. А я и думать забыла о своей школьной влюблённости, лишь благодарная этому чужому мужчине за сына.

   В техникуме я познакомилась с девочками и словно опять окунулась в те, казалось, далёкие времена, когда была просто ученицей, юной и беззаботной. Перед Новым годом две подруги Лара и Тома потащили меня с собой в МИИТ*. У нас были пригласительные.

   - Катька, - хихикали они, - это институт женихов.

   Зал встретил нас ёлкой, серпантином и той особенной атмосферой праздника, которая присуща только Новому Году. Мы получили обязательные карнавальные очки и бумажку с номером стола. У двух противоположных стен стояли накрытые столы, оставляя место для танцев. Ожидался новогодний огонёк. Найдя свой столик ? 15, мы уселись в ожидании. К нам тут же подошли трое ребят: Заяц, Волк и Тигр. Поздоровавшись, расположились рядом. Лица скрыты полумасками, подбородки и нижняя часть щёк выдают в них мулатов. Тигр, сидевший рядом со мной, стащил маску. На меня смотрели чёрные на фоне белых, как молоко, белков глаза, от которых трудно было отвести глаз.

   - Мануэль, - представился юноша, - студент МИИТа, последний курс. Приехал из Кубы.

   Он говорил практически без акцента. Сколько и в каких пропорциях смешалась в нём кровь испанцев, африканцев и китайцев, завезённых в XIX веке на Кубу, не мог бы сказать никто.

   Ректор, наряженный в костюм Деда Мороза, поздравил всех с Новым 1981 годом. Хлопнули пробки от шампанского, заиграла музыка, все отправились танцевать.

   Мануэль не отходил от меня ни на шаг. Мы танцевали и танцевали, то танго, то вальс, давно я так не веселилась.

   Наступило утро, первое утро нового года. Одевшись, вывалили на улицу весёлой компанией. Падал снег, фонари ещё горели, в их отражении снежинки танцевали свой причудливый завораживающий танец зимы. Метро закрыто в столь ранний час, мы с подругами на такси отправились домой.

   В тот же вечер Мануэль позвонил мне и мы стали встречаться. Ходили в театры по контрамаркам, которыми снабжала нас бабушка Люда. Обошли все картинные галереи. Посетили на Ваганьковском кладбище могилу Высоцкого, она оставалась ещё без памятника, вся засыпанная свежими цветами, даже в зимние холода.

   - Катьюша, поверь мне, никто ни вспомнит, что в 1980 году была в Москве олимпиада, все будут помнить, что летом умер поэт...

   В один из холодных зимних вечеров, когда температура упала до -30, Мануэль остался ночевать. Он любил меня нежно и пылко, в его объятиях я поняла, что сексуальный опыт с Колей лишь разбудил во мне женскую страсть. С этой ночи мы фактически не расставались.

   Лёжа на его плече, слушала тихий шепот о далёкой родине, о небольшом городке Мадруге, где проживает примерно 30 тысяч человек и главной достопримечательностью которого является бронзовый бюст Хосе Урфе Гонсалеса, кубинского композитора и музыканта.

   - Мадруге, Катьюша, - рассказывал он, - это не Гавана. Здесь старые дома без всяких удобств, окна без стёкол, мухи и жара. Когда я найду хорошую работу в Гаване, я перееду туда и заберу тебя к себе.

   В конце лета Мануэль улетал на Кубу. Мы простились в Шереметьево, я вышла на улицу и долго смотрела в синее небо. Я знала, что Мануэль тоже прильнул к иллюминатору, словно надеясь увидеть меня с высоты птичьего полёта. Его губы беззвучно шептали:

   - Расцвитали яблони и грюши...

   Тёплые слёзы скользили по моим щекам, какие же они были солёные... Я понимала, что мы больше никогда не встретимся. Никогда... И он не узнает, что я жду от него ребёнка.

   Баба Люда мою очередную беременность одобрила:

   - Что же Сашенька будет расти один, пусть будет у него сестра или брат.

   Сашеньке исполнилось два года, когда родился мой второй сын, чёрненький, кудрявенький Олежка.