Переулок Солнца

— Если вы отнесете их в комиссионный магазин, — заметил парикмахер, — вам дадут полцены. Нужно найти прямого покупателя. Здесь самое главное — напасть на знатока с полным карманом! А в этом деле я, пожалуй, могу помочь.

Они еще долго обсуждали этот вопрос, и Йоле пришлось много раз открывать и закрывать окно, торопя своих ребят к обеду. Тем временем Анжилен, снова принявшийся изучать длинную ручку на дверце машины, рассказывал Зораиде и Йетте о случае на дороге. Слушая его рассказ, женщины только изумленно таращили глаза.

Наконец все разошлись. Арнальдо обещал поговорить с некоторыми ценителями из числа своих клиентов, а Пеппи, который собирался съездить домой, должен был предложить канделябры кое-кому из баронов, своих родственников.

— Ну, дело идет на лад, — шепнул Ренато Рыжей, подмигивая.

Но девушка только тряхнула головой.

— Я бы на этой твоей ручке — где ты только добыл такую! — красный фонарик прицепила, — сухо посоветовала она и ушла.

20

Канделябры оказались гипсовыми.

Это на следующий же день обнаружила Йоле, когда случайно толкнув, уронила один из них на землю, и он вдруг раскололся пополам. Они были всего-навсего выкрашены под бронзу.

Через минуту разъяренная Йоле как фурия влетела к Анжилену.

— Вот вам! — закричала она, размахивая перед носом старика обломками канделябра. — Вот в какие дела вы впутываете ребят!

Анжилен подскочил, потом словно окаменел, после чего принялся было сетовать на свое невезение, однако, увидев, что женщина разошлась вовсю, и зная ее несдержанность, предпочел прежде всего позаботиться о своей безопасности. Для этого он решил не сопротивляться и тем самым, внести смятение в ряды противника.

— Вы правы, — проговорил он и проглотил слюну. — Вы совершенно правы. У меня слов не хватает, чтобы передать, как я поражен. Как меня надули! Можете говорить мне что хотите, и все равно будет мало. Вы правы…

Йоле, которая уже приготовилась к долгому спору, столкнувшись с таким неожиданным отступлением, выронила из рук обломки канделябра и принялась плакать.

— Да, здорово надули! — продолжал между тем Анжилен. — Все равно, что купить свежее яйцо и найти в нем дохлого цыпленка. Ты потратил денежки, ты, понятно, протестуешь. А тот, кто тебе его продал, говорит, что, мол, не мог же он влезть внутрь и посмотреть! Да что и говорить, здорово надул!

Он ходил взад и вперед по комнате и время от времени бормотал себе под нос:

— Ну и бестия!

Потом, остановившись перед Йоле, проговорил:

— Я сказал, что все равно, как тухлое яйцо купить, что вам скажет продавец? «Мне, — скажет он, — продали яйца за свежие, и я их продаю как свежие». Вот и мы так же сделаем. За бронзу купили, за бронзу и продадим. А если кто-нибудь будет протестовать, мы отошлем его к крестьянину. Он ведь продал яйцо… то есть я хотел сказать, ведь это он продал бронзу, так пусть они друг с другом и сводят счеты. А что касается вас, то я советую вам помалкивать. Потому что уверенность прежде всего. Ясно?

Йоле молчала, удивленная тоном Анжилена, и с трудом понимала смысл его слов. Ее сразил апломб, с которым говорил старик, но она все еще колебалась.

— Анжилен, — пробормотала она, и в ее голосе послышались просительные нотки. — Анжилен, мне неприятно, что моих детей обманули. Но мне было бы еще неприятнее, если бы они сами стали обманывать. Это к добру не приводит. Вы меня понимаете?

— Тс-с! — сказал Анжилен, приложив палец к губам. — Это я беру на себя. Ваши ребята ничего не будут знать. А вы идите себе спокойно, и никому ни слова. Я обо всем позабочусь.

И он позаботился.

Вскоре после разговора с Йеттой он о чем-то долго шептался с Арнальдо, и еще до наступления темноты таинственные свертки были переправлены в центр города.

— Запомни, — в который уже раз напутствовал парикмахера Анжилен. — Ни в коем случае не ручайся, что они литые. Ты должен только дать понять, что вещи изящные, хорошо отделанные и старинные. Понял? А если кто-нибудь вернется, будет протестовать и говорить, что они, мол, гипсовые, — мы всегда на месте.

Канделябры были проданы разным дэдэ и мими, и хотя за них выручили значительно меньше, чем предполагалось раньше, тем не менее, Ренато, Анжилен и Арнальдо были довольны.

Оставались еще два кадила, однако продать их было значительно сложнее, потому что использовать такие штуки вместо ламп в комнатах было совершенно немыслимо.

— Из них получились бы только лампады для усыпальниц, — заметил Анжилен.

— Ну так давайте подарим их пенсионеру, — предложил кто-то.

Но Йоле воспротивилась этому, заметив, что некрасиво и нечестно смеяться над манией бедного старика.

Оба кадила были смиренно предложены Темистокле, который, рассмотрев их хорошенько, ни слова не говоря, сейчас же выложил требуемую сумму.

Арнальдо ликовал.

— На этот раз мы его провели! — восклицал он.

Но через несколько дней Темистокле продал оба кадила одному коллекционеру за такую сумму, что все ахнули. Оказалось, что именно эти кадила были подлинно древними произведениями искусства и стоили дороже, чем все канделябры, вместе взятые.

— Я очень рад! — кричал вне себя от злости Анжилен, наступая на Йоле. — Если бы вы своими воплями не заставили меня потерять голову, то эти денежки были бы у нас. — И, указывая на Арнальдо, который уныло молчал, со злой усмешкой добавил:

— Вот кто удружил их Темистокле!

— Ну, теперь-то ты по крайней мере понял, что такие дела не для тебя? — обращаясь к Ренато, с уничтожающей нежностью проговорила Грациелла. — Почему ты все ищешь какой-то удачи? Поищи лучше постоянную работу, которая тебе по силам, и держись за нее.

— Но ведь есть же люди, которым везет! — слабо сопротивлялся Ренато.

— Какие это люди? Вроде Темистокле? — И Грациелла презрительно улыбалась. — Я надеюсь, что ты не такой.

Как будто специально для того, чтобы рассеять охватившее всех уныние, на адрес Зораиды неожиданно, пришла телеграмма для Пеппи. Дядя, наконец, действительно умер.

Известие было получено вечером, поэтому все высказывались против того, чтобы Пеппи ехал немедленно. К тому же погода была отвратительная.

— Завтра утром, барон, завтра утром, — повторял Арнальдо и в тот же вечер уволок человечка с собой, чтобы, пока не перехватили, показать ему «одно дельце», которое следовало обделать до отъезда Пеппи.

Речь шла об открытой красной машине е кузовом гоночного автомобиля. Однако мотор его, по-видимому, был предназначен совсем для другой цели.

— Отдают почти даром! Берите, барон! — уговаривал парикмахер. — Расплатитесь по частям, когда вернетесь. Поверьте мне, для вашей работы машина совершенно необходима. Посмотрите, даже Ренато и тот обзавелся автомобилем, хотя вся его коммерция — две паршивые кроличьи шкурки да четыре гипсовых канделябра. Такая машина, барон, придаст вам весу.

— Ну что ж, возьмем, — согласился Пеппи, шевеля носом.

Таким образом, на следующее утро Пеппи уезжал на вокзал в гоночном автомобиле, восседая рядом с Зораидой. Вел машину Арнальдо, вооруженный для этой цели огромными шоферскими очками. На голове у Зораиды развевалась вуаль, а Пеппи обеими руками держался за поля своей шляпы, угрожавшей улететь прочь.

Машина подняла такой грохот, что все обитатели квартала бросились к окнам. Никогда еще Зораида не выезжала из дому с таким торжеством. Возвращение, правда, было несколько иным. Вернулись они пешком, толкая автомобиль перед собой, так как у Арнальдо не оказалось денег на бензин, когда машина неожиданно встала.

Зораида в своей уныло болтающейся вуали еле передвигала ноги и отдувалась, а Арнальдо, которого расспросы любопытных вовсе не приводили в восторг, каждому повторял:

— Все из-за спешки! Уехал без бумажника!

Еще несколько дней после отъезда Пеппи дядя медлил и не отдавал богу душу, но, наконец, все-таки решился. Об этом сообщала сбивчивая и трогательная телеграмма, которую Зораида со слезами на глазах показывала соседям.