Мужчина на всю жизнь

— И тем не менее, — сказал он, что-то вычисляя.

Это звучало как приказ.

Она бросила взгляд на его записи. Ее денег он в расчет не принимал. И ее самое тоже.

С работы они приходили примерно в одно время. Но если он тут же ложился, задрав ноги кверху, то для нее начиналась вторая смена.

Я не выдержу, думала она.

— Хайнц, так дальше не пойдет, — сказала она.

— Именно, — сказал он, — ты должна бросить работу.

Она могла бы предвидеть, что однажды он это скажет.

— Ты не можешь этого требовать.

— Могу. Тогда все у нас станет как раньше.

Она вышла из комнаты. Надо спокойно все обдумать.

— Я его еще уговорю, — сказала она Ирене. Но прозвучало это не слишком уверенно.

Она ждала, но больше он к этой теме не возвращался. Работа, домашнее хозяйство, короткий сон — как белка, крутилась она в этом колесе, чувствуя, что тело все больше наливается свинцом. Даже от приглашений Ирены она начала отказываться.

— Я попросту умираю, — сказала она Ирене. — Даже объяснить не могу. То и дело темнеет в глазах.

И наконец в один прекрасный день ее осенило: он ждет. Сидит в кресле перед телевизором и ждет, когда она сломается. Все очень несложно. Вопрос ее выдержки, вопрос времени. Она встала и подошла к двери в гостиную. Ей нужно было воочию увидеть, как он сидит.

Ну уж нет, дружочек, подумала она.

Когда в следующий раз он крикнул из ванной:

— Где мое чистое белье?

Она ответила:

— Ты и сам знаешь.

Потом как-то утром на столе не оказалось завтрака.

Он молчал.

Молчала и она.

— Мама, почему ты ничего не говоришь? — спросил Карстен.

— Ваша мать со мной не разговаривает.

— Карстен спросил меня, а не тебя.

Она по-прежнему готовила ему бутерброды, которые он уносил на работу в старой, погнутой алюминиевой коробке. Однажды вечером ей пришла в голову замечательная мысль.

Когда следующим утром Хайнц Маттек в столовой предприятия "Мерк и Зоммер" на глазах примерно двадцати товарищей по работе достал свои бутерброды, они были завернуты в тот самый соблазнительный гарнитур, который он однажды преподнес жене.

Детей она отправила ночевать к Ирене. Той было дано указание позвонить ровно в половине восьмого. Если никто не ответит, приехать. Если никто не откроет, вызвать полицию. Она дожидалась его в кухне.

В половине восьмого позвонила Ирена.

— Ну и как, под каким глазом у тебя фонарь, под правым или под левым?

— Под левым, — сказала Марион, невольно улыбнувшись.

— Я уже предвкушаю завтрашний рассказ Нойбергерши о том, какое у него было лицо, когда он достал завтрак… Ну, я пошла заниматься делами.

Муж Нойбергерши работал у Мерка и Зоммера, в том же цехе.

Она сидела на кухне и слышала, как он вошел. Ключ в замок, сумку на шкаф, шапку на вешалку, потом туда же куртку. По идее он должен был бы сейчас пройти на кухню, но он прошел мимо, в ванную. Потом она услышала его шаги в гостиной.

— Иди же сюда! — крикнула она.

— Ты в самом деле этого хочешь?

— Да, — сказала она.

И тут он ее ударил.

— Ты должен наконец поговорить со мной! — крикнула она.

Этот вечер весь дом запомнил надолго. Разлетались на мелкие кусочки тарелки, опрокидывались стулья, хлопали двери.

— Значит, я должна уволиться?! — кричала она. — Я должна снова вернуться на кухню? Нет, ты докажи мне, что это необходимо!

Она выдернула вилку телевизора из розетки.

— Хозяин желает, и кончено? И либо я беспрекословно повинуюсь, либо валюсь с ног от усталости? Да кто ты такой? Говоришь, все должно стать как прежде? Держи карман шире. Что нас теперь связывает? Я даже не смогла тебе сказать, с кем встречается твоя дочь, потому что ты бы ни черта не понял, дубина несчастная!

Когда он снова вставил вилку телевизора в розетку, она сбегала на кухню и вернулась с ножом.

— Ты должен меня выслушать! — крикнула она, опять выдернула вилку и на этот раз обрезала провод.

— Разве с тобой можно было поговорить? После той истории с Райсмюллершей, когда все сходилось так, что либо я заложу ее, либо меня вышвырнут, разве тогда я могла поговорить с тобой? И я должна забыть это?

Одним движением он смел с комода вазу и птицу из цветного стекла.

— Ты вынюхиваешь что-то в Ритиной комнате! — кричала она. — А как ты ведешь себя на работе? Вкалываешь сверхурочно, когда все давно уже разошлись по домам, подлизываешься к мастеру, да ты просто отъявленный штрейкбрехер.

Он прошел в спальню и начал собирать чемодан.

— Ты должен меня выслушать! — кричала она. — Я не могу позвать в гости свою лучшую подругу! Хозяин, видите ли, имеет что-то против нее. И почему я должна стирать тебе белье? Почему ты сам не стираешь? Почему ты не стираешь белье мне? Почему? Почему?

Она с силой пнула чемодан, так что он упал с кровати.

— Товарищи хотят выбрать меня профсоюзным уполномоченным, а ты хочешь, чтобы я бросила работу. Да ты понимаешь, чего от меня требуешь?

Она сняла с плиты кастрюлю с супом.

— Подойди, подойди поближе, я тебя окрещу… Бросил меня одну со всеми моими заботами. Ведь то, что было важно для меня, по-твоему, гроша ломаного не стоило. А как ты разговаривал со Счастливчиком!

Она загородила ему выход из кухни.

— Нет, ты отсюда не уйдешь. Говоришь, все должно стать как раньше! — кричала она. — А что это значит — как раньше? Будь любезен, объясни.

Он отбросил ее от двери. Она налетела на шкаф.

— Ты должен принимать меня в расчет! — кричала она. — Я — вот она! Я существую!

В прихожей она оттолкнула его в сторону и выдернула ключ из замка.

— Дай сюда ключ, — сказал он.

— А почему ты не спишь со мной? — выкрикнула она.

Он взглянул на нее, и тут она ударила его по лицу.

— Прекрати, Марион, — сказал он. — Я больше не могу.

Они оба уже больше не могли. В одиннадцать оба лежали в постели: он в своей, она в Ритиной. Заснула она как убитая.

Несколько дней не происходило ничего особенного, потом как-то вечером он сказал:

— Я беру назад свои слова о том, что ты должна бросить работу. Больше я на этом не настаиваю.

Она подождала, но продолжения не последовало. Он вышел.

— Так, — сказала она спустя несколько дней, этот срок ей понадобился, чтобы сделать следующий шаг, — значит, ты согласен, чтобы я осталась на работе. Ты даешь мне такое разрешение. Весьма благородный жест. И наверное, он тебе дорого стоил. Но мне-то что толку от этого?

Он недоуменно смотрел на нее.

— Чего же ты еще хочешь?

— Мы работаем оба. Только ты работаешь одну смену, а я две. Потому что, приходя домой, я отрабатываю вторую. Ты великодушно позволяешь мне отрабатывать эти две смены, но этого еще недостаточно.

— А чего же достаточно?

— По полторы смены каждый.

— И что я должен делать?

— Готовить утром завтрак, — сухо сказала она. — В холодильнике есть все, что нужно.

При желании он умел замечательно готовить. И теперь занялся этим всерьез. Приходя домой, он первым делом повязывал себе передник. Вскоре они прекрасно сработались. Ей стало чуть легче с домашними делами, но важно было не это. И не работа на складе с ее отупляющим однообразием. И даже не заработок. Важнее всего были женщины, ее товарищи по работе.

Теперь ее занимали уже не столько соленые шутки Райсмюллерши, сколько ее лицо в тот момент, когда она работала и думала, что никто за ней не наблюдает, ее рот, делавшийся маленьким и капризным. Изящную малютку Райхман Марион отнюдь не считала серой мышкой, какой та слыла или хотела слыть: слишком уж хлесткими были реплики, которые эта пигалица выпаливала своим тоненьким детским голоском. Не хотела бы она быть ее мужем. А вот на толстуху Грюнхаупт, наоборот, можно было положиться, она сразу внушала симпатию, возможно из-за очков с толстыми двухфокусными стеклами. Мистельская с виду здорово смахивала на потаскуху, из-за манеры одеваться все так ее и воспринимали, и, в общем-то, совершенно безосновательно.