Святые заступники

«Угас светильник церкви Христовой праведник Иоанн Кронштадтский».

Дальше царь приказывал «принять меры к прославлению почившего». Во всех соборах и церквах России совершались особые, так сказать, спецбогослужения; в духовных учебных заведениях началось изучение «пастырско-святительской деятельности» Кронштадтского; во главе женского Иоанновского монастыря, сооруженного в честь Сергеева, была поставлена бывшая знатная петербургская купчиха игуменья Ангелина. В монастыре она развернула бойкую торговлю лампадным маслом и свечными огарками с могилы «святого праведника». Тем временем портреты Кронштадтского печатались в казенных литографиях миллионными тиражами и распространялись по всей России.

Канонизация Сергеева была уже не за горами, да помешала революция…

Тридцать два года спустя, именно в 1959 году, вдруг нашлись приверженцы «святого» Иоанна Кронштадтского — в селе Оситняжке на Черкасщине. Преемником Иоанна объявил себя сотрудничавший в дни оккупации с немецко-фашистскими властями некий Митрофан Коваль. «Движение» заглохло в основном из-за того, что «батюшка» оказался беглым конокрадом.

Однако не заглохло оно в белогвардейских кругах в Париже. Здесь совсем недавно, примерно в 1963 году, группа белоэмигрантов обратилась к «вселенскому патриарху» в Константинополе с ходатайством причислить Иоанна Кронштадтского к лику святых. Патриарх, как сообщили газеты, вежливо отказал, сославшись на процессуальные затруднения, а именно на принадлежность кандидата к русской православной церкви.

Однако прошел год, и европейская пресса принесла новость: каким-то образом формальные препоны оказались преодоленными, и кронштадтский мракобес времен Николая Второго был объявлен «святым».

В этой связи я привожу подлинную таганрогскую историю, связанную с именем спекулянта-церковника отца Иоанна.

С некоторых пор крупный таганрогский хлебный экспортер Иосиф Ильич Безчинский, небольшого роста старик с аккуратно подстриженной седой бородкой и карими красивыми, как у женщины, глазами приезжал на свою ссыпку расстроенный и молчаливый.

Он уже не приветствовал богатых ссыпщиков соленой шуткой, он больше не заговаривал зубы мужичку, хмуро продающему по нужде припасенный на зиму хлебушек. Не радовал его алтын с пуда скидки, которого добился в отчаянном торге старший приказчик.

— У хозяина жинка помирает, — шептались продавцы.

— Старуха Безчинская при смерти, — рассказывали дома приказчики.

И в самом деле, жизнь, видимо, покидала эту высокую статную старуху с тонкими и приятными чертами лица. Она целыми днями дремала в кровати, и только тогда, когда в комнату входил ее муж, она поднимала на него глаза, полные мольбы: «Спаси!»

Бедный старик съеживался, стискивал руки и молился в душе.

Надежда была теперь только на бога: все пятеро таганрогских врачей, каждый порознь и все вместе, объяснили Безчинскому, что у Иды Натановны рак пищевода. Это сказал на консилиуме щеголеватый врач с черными вьющимися бакенбардами, грек Диварис; это подтвердил степенный и важный доктор Лицын; это же сказали и остальные: бородатый Шимановский, бритый Вреде и молодой, еще с замашками студента, Любович.

Был еще один врач, к которому Безчинский возил больную жену. Звали его Антон Павлович, а фамилия его была Чехов. Говорили, что он писатель, но не это привлекло Безчинского, который ничего не читал, кроме местной газеты «Таганрогский вестник». Впрочем, именно в этой газете он вычитал короткое сообщение о приезде в Таганрог «довольно известного автора рассказов и комедий». Главное тут было не в рассказах и комедиях, а в том, что приезжий был врач, притом был из Москвы, стало быть, его следовало отнести к врачам столичным. Может быть, столичный врач даст какое-нибудь новое, модное лекарство против недуга Иды Натановны?!

В те дни июля 1899 года она еще не лежала пластом. Из старомодного экипажа, называвшегося здесь «дрожки», она, хоть и поддерживаемая под руку мужем, вышла довольно бодро. Ее тоже тешила перспектива полечиться у столичного доктора.

Хозяин гостиницы «Бристоль» Багдасаров, толстый мрачный старик, встретил знатных гостей у дверей. Все таганрожцы знали, что у Багдасарова брат — близнец; оба старика были на одно лицо, почему здесь десятилетиями бытовала шутка — при встрече с одним из близнецов шутники спрашивали:

— Это вы или ваш брат?

Безчинскому было не до шуток. Он лишь попросил показать номер, в котором остановился Чехов. Багдасаров, задыхаясь от жира, молча проводил его к двухстворчатым дверям. Из-за поворота коридора с любопытством выглянул второй Багдасаров, для довершения сходства одетый как и первый: в черный сюртук и полосатые брюки.

Безчинский деликатно постучал согнутым пальцем. Послышался басовитый негромкий голос:

— Войдите!

Узнав цель визита этих двух старых людей, Чехов очень вежливо и чуть смущенно сказал, что он ведь непрактикующий врач, и посоветовал положиться на мнение здешних докторов или повезти больную в Харьков к профессорам. Тогда Безчинский попросил посмотреть его жену так, ну по доброте, что ли.

Чехов вздохнул и задал замершей от страха Иде Натановне несколько вопросов, касающихся ее болезни. Решительного мнения он не высказал, но на этот раз настойчиво посоветовал повезти больную в Харьков к тамошним светилам. Казалось, он не счел ее безнадежной.

— Остановитесь в гостинице «Астраханская», — заботливо порекомендовал он Безчинскому, — там тихо и спокойно.

— Спасибо, — сказала Ида Натановна, поднимаясь. Ее муж молча низко поклонился Чехову и взял под руку жену.

Однако в Харьков им поехать не довелось. Уже назавтра больной стало значительно хуже. Она слегла. Она больше не глотала твердой пищи. Ее стали кормить молоком и сладким чаем. Доктор Диварис порекомендовал было покупать у хохлушек кипяченые сливки, но старик Безчинский с негодованием отвернулся: это был «трейф», запретная еврейским каноном пища.

Ида Натановна страдала и таяла на глазах. Вечером ей сделали укол морфия, и она забылась. Безчинский вышел на цыпочках в столовую, где его уже давно поджидал старинный приятель и однолетка, бакалейщик Чуйко.

— Шо я вам кажу, сосед, — заторопился Чуйко, с жалостью глядя на измученное лицо Иосифа Ильича. — Хотить, кажу, выходить свою Идочку?

— Ну? — спросил Безчинский.

— Не «ну», а шлить, сосед, эстафету до самого батюшки Иоанна Кронштадтского, нехай помолится!

— Ерунда, — сказал Безчинский, но подошел ближе. Он, конечно, хорошо знал все, что рассказывали да и писали о протоиерее Андреевского собора в Кронштадте, отце Иване Сергееве, известном под именем Иоанна Кронштадтского.

Это был ловкий малый! Сын дьячка из Архангельской губернии, Иван Сергеев сумел обратить на себя внимание, еще будучи воспитанником Петербургской духовной академии. Во время занятий он вдруг дико вскрикивал. Преподаватель спешил к нему и убеждался, что на лице нарушителя тишины сияет восторженность и из его глаз капают слезы умиления. Он объяснял, что такая-то строчка «священного писания», так сказать, нестерпимо растрогала его… А перед выпуском Сергееву, по его словам, приснился чудесный сон: он-де стоит в Кронштадтском соборе и видит там самого господа бога. Надо сказать, что выпускников академии ждало своеобразное «распределение», их посылали в затерявшиеся в глуши церкви в отдаленных губерниях. Кронштадт же — тут вот, рядом с Петербургом, рукой подать. К тому же тамошний собор на виду у церковного начальства. «Вещий сон» сыграл свою роль: молодого священника послали служить в Кронштадт.

Молодой поп повел себя здесь весьма инициативно. Он произносил в соборе черносотенные речи, умело рекламировал себя через церковную и придворную печать, ввел в практику дикие сцены массовых исповедей, кстати сказать запрещенных православными канонами, но оказавшихся вполне способными конкурировать с сектантскими радениями и потому, видимо, не встретивших сопротивления со стороны синода. Мало того, синод вскоре возвел Иоанна в высокое церковное звание первоприсутствующего святейшего синода, что для простого священника было беспрецедентно. А главное, к отцу Иоанну потекли огромные суммы пожертвований.