Бег с барьерами

Валентина Алексеева

Валентина Алексеева

Бег с барьерами

Повесть

Умерла Антонина.

Что это она? В сорок два-то года? Может, ошибка? Даля Андреевна вновь и вновь перечитывала телеграмму. Нет, адрес, фамилия — все так. Из Лопушков.

Господи! Тоня умерла! Как же это?!

Даля Андреевна заметалась по квартире.

Ну ладно бы Варвара скончалась. Восьмой десяток человеку. Или Николай хотя бы. Пьяница. Пятновыводитель какой-нибудь сожрал или замерз — ну это хоть понятно. Но почему Антонина? Вроде и не болела ничем.

Даля Андреевна ясно, словно это было вчера, вспомнила крепкие Тонькины ноги в расчесах и ссадинах, бегущие по сырой от вечерней росы траве. Коса тяжелым канатом бьется по широкой спине. Даля Андреевна, тогда еще Даша, задыхаясь и спотыкаясь на кочках, отстает.

— Ой, не могу, — рухнула она наконец в борозду.

— Ты чего? — подскочила к ней Тонька. — Ногу подвернула?

— Кажется, — поморщилась Даша, словно от боли.

— О господи! Ну, держись.

Цепкими сильными руками она подхватила Дашу под мышки и потащила. И столько силы было в молодом ее крепко сбитом теле, что Даше на мгновение показалось, будто тянет ее не Тонька, пятнадцатилетняя девчонка, двоюродная сестра, к тому же младшая, а мужик, которому впору бревна ворочать.

В конце концов они ввалились в какую-то канаву, и Даша на самом деле чуть было не подвернула ногу.

— Слушай, а чего мы так несемся? — закрутила головой по сторонам Тонька. — Их уж и не видно давно.

Они удирали от солдат. Им было пятнадцать-шестнадцать лет в ту пору, не больше. И они впервые ходили на танцы. Пристроились к взрослым девчонкам и пошли. Тесненькая дощатая танцплощадка зеленела солдатскими мундирами. Девчонки разбрелись кто куда со своими кавалерами, и они остались одни. Впрочем, какое уж там одни! Их приглашали наперебой. Особенно усердствовал один маленький юркий армянин. Даша видела, как он, впившись черными пальцами в мягкий Тонькин локоток, жарко дышал в ухо: «Тоня, я пра-а-шю вас!» И столько таинственного, жуткого и манящего было в этом «пра-а-шю вас», что Даша с досадой и разочарованием глянула на своего молчаливого кавалера, невинно пламенеющего ушами на закатном солнце. Всегда Тоньку любили сильнее.

— Ой, ну и дурочки же мы! — засмеялась вдруг Тонька, сидя в канаве. — У них ведь отбой, у солдат-то. Это же не наши местные, которые до утра за девками могут гоняться. А солдатики спят небось давным-давно в своей казарме и думать про нас забыли.

Нет, все-таки Тонька была какой-то неинтересной. Непоэтичной. Почему сразу «спят»? Даша представила, как лопоухенький ее Толик (а может быть, Витек — теперь Даля Андреевна не могла точно припомнить) лежит, глаза в потолок, и мечтает о ней. Или даже сочиняет стихи про любовь. Нет, он, конечно, ей не нравился, но она-то ему наверняка приглянулась. А уж Тонькин-то армянин... Страшно представить. Наверное, наволочку в ярости грызет и рыдает горючими слезами.

— Где-нибудь у себя на гражданке в городе они б на нас и не взглянули, — продолжала Тонька беззаботно, покусывая травинку. — Знаешь, армянки какие красивые: стройные, черноглазые. Где уж нам...

Даша недоверчиво глянула на сестру. Что она, на комплимент напрашивается? Или действительно не подозревает, какая она? Конечно, в Армении есть красивые девушки, но такой там наверняка нет. В тот вечер Тонька выглядела просто красавицей. Коса расплелась, и золотые волосинки, обрамлявшие лицо, пропотев, кучерявились еще сильнее. Круглые, словно циркулем очерченные, глаза были столь интенсивного густого серо-голубого цвета, что, казалось, разбавь эту краску водой — и богатого колера хватит еще на добрый десяток пар голубых глаз. И все столь гармонично, столь удачно сочеталось в этом прелестном и вместе с тем простом лице, что нельзя было не любоваться им.

И вдруг такое... Антонинино тело, такое сильное, такое крепкое, — та девочка, покусывающая травинку, — и вдруг лежит где-то в морге на холодном столе...

Это было нелепо. Дико. Как же тогда жить ей, Дале Андреевне, со своим далеко не крепким организмом? Жить, ходить, есть, пить — и знать, что скоро все это оборвется...

Года два назад старенькую избушку Антонины снесли, дав ей однокомнатную квартирку. Замуж, как ни странно, она не вышла. Даля Андреевна так ни разу и не побывала в новом Антонинином жилище. А что? Хорошо, должно быть, жила. Чистенько, уютно, спокойно. Кому-то сейчас достанется это гнездышко? Эх, знать бы все заранее. Прописать бы туда Артура. Конечно, Лопушки — дыра, но можно было бы обменяться с доплатой. Нет про это сейчас лучше не думать, не расстраиваться. Хотя до чего ж обидно. Такой вариант! А вот на вещи претендовать можно.

О господи, что начнется! Ведь Варвара наверняка еще жива. Конечно, жива. Иначе вызвали бы на похороны. Только раскошеливайся. Вот и сейчас хотя бы. Да и такие экземпляры, как Варвара, до ста лет небо коптят. Значит, жди какого-нибудь сюрприза.

Пузырек вызванивал дробь о стакан. В волнении Даля Андреевна перекапала лишнего.

Нет, нельзя так волноваться. Наверняка должно быть завещание. Ведь у Антонины близких родственников нет. Варвару она недолюбливала. Ну, а про Варвариного Николая и говорить нечего. Тонины ковры — на пропой! Правда, у Николая дочки есть, но кто они Антонине? Двоюродные племянницы. А она как-никак двоюродная сестра. А вдруг нет никакого завещания? Вдруг это несчастный случай?

Даля Андреевна схватила телеграмму.

«12 февраля умерла Васильева Антонина похороны 15»

Нет, все нормально, умерла. Если б несчастный случай, написали бы «трагически погибла». Отчего она хоть умерла? Вроде не болела ничем. Совсем недавно заезжала, бодрая, веселая.

Было это года три назад. Ну да. Сапоги-чулки уже давно тогда вышли из моды, а Антонина была страшно довольна, что купила их в Ленинграде. Провинция — что вы хотите. Ах, как нехорошо все получилось в тот вечер! Она заявилась некстати — у Виктории Анатольевны, ближайшей подруги и начальницы Дали Андреевны, была примерка. Даля Андреевна вметывала рукав прямо на клиентке, и вдруг звонок.

— Пустите бедную родственницу на постой, — на пороге, обвешанная по-деревенски попарно связанными котомками, стояла сияющая Антонина. Платок сполз на плечи, волосы растрепались. И чего цветет? Ей-то чему радоваться? Замужем ни разу не была, живет в дыре, работает на какой-то фабрике. А туда же, улыбается, будто только что из круиза по странам Европы вернулась. Даля Андреевна всегда не любила Антонину именно за эту беспричинную веселость. Пустосмешка. Потому и в жизни у нее все не так, как у людей.

Антонина заполнила собою и своими котомками всю крошечную прихожую и половину комнаты.

— Не успела я. Последний автобус на Лопушки перед носом ушел. Я про тебя и вспомнила. Дай, думаю, у Дарьи заночую. Как-никак сестра двоюродная. Не прогонишь? — раздеваясь, молотила она. — Ну, здравствуй, — звонко чмокнула она Далю Андреевну холодными с мороза губами. — Тыщу лет не видались. Привет тебе от Таськи дяди Васькиной. Здравствуйте, — поклонилась она Виктории Анатольевне. — Ух ты, как у тебя! Богато, — обвела она глазами комнату.

Боже! «Дарья», «Лопушки», «сестра двоюродная», «Таська дяди Васькина» — и все это в присутствии Виктории Анатольевны, которой известно, что вся родня Дали Андреевны — коренные ленинградцы, а двоюродная сестра — замужем за полковником.

А этой клуше хоть бы что! Рот до ушей. Прекрасный цвет лица. Ни одной морщины. Виктория Анатольевна тоже хороша. Могла бы тактично удалиться — как-никак неожиданная гостья приехала. Нет, слушает, поджав губы. Можно представить, как все это будет завтра преподнесено девчонкам на работе.

Даля Андреевна вновь пережила огорчения того вечера. Да, Антонина всегда была легкомысленной. Вот и теперь. Хоть бы сообщила, что болеет. Может, лекарства какие нужны были. У Дали Андреевны в центральной аптеке есть хорошая знакомая. От чего же она все-таки умерла? Если инфаркт, то завещания нет, это уж точно. И тогда придется иметь дело с Варварой. А эта баба своего не упустит. Хотя куда ей? В семьдесят-то лет! Все пойдет на пропой Николаю. Не сейчас — так после Варвариной смерти. Ведь помрет же она когда-нибудь.