Современная японская новелла 1945–1978

— Ты думаешь, тот бар все еще стоит на месте?

— Ну да. Я как-то ездила в Тотиги и мельком видела его. Мы сперва пойдем в кино, а потом в бар. Вы возьмете мне вина, а себе коньяку. Сегодня нельзя не выпить.

— Можно подумать, будто я твой отец, а ты моя дочь.

— Вот глупенький! Ох, извините!

Сино наклонила голову, вскинула зонтик на плечо и мелкими шажками почти побежала по мосту Судзаки.

Я познакомился с Сино весною в ресторане «Синобугава», что рядом со станцией Яманотэ. Учился я в частном университете в северо-западной части Токио, а жил в студенческом общежитии неподалеку от этого ресторана. Как-то мартовским вечером с компанией выпускников я впервые попал в «Синобугава». Сино — женщина из этого ресторана.

«Синобугава» хоть и называется рестораном, но это скорее пригородное кафе. Здесь нет ни внушительных ворот, ни зеленых кустов вокруг, оно выходит фасадом прямо на улицу. На первом этаже торгуют свиными котлетами и другими блюдами. Здесь можно выпить прямо у стойки. В углу — табачный лоток. Ресторан посещают школьные учителя с ближайших станций, служащие компаний и бывшие коммерсанты. Иногда заглядывают к женщинам молодые приказчики из мясных и рыбных лавок в голубых пиджаках. Словом, это скромный ресторанчик. Тем не менее у него, как и в первоклассных ресторанах, своя марка и своя наценка на сакэ. Так что нам он был не по карману.

В общежитии нас, земляков из прибрежных деревень северного Тохоку, человек двадцать. Большей частью сыновья рыбаков. Студенты не дураки выпить. Это здоровые ребята, и привычка пить сакэ чашками у них в крови. По любому поводу — и с горя, и с радости, — они первым делом опрокидывают чашечку сакэ. Пьют прямо в общежитии, а если не хватает, идут в одэнъя, что под мостом, или в кабачок у железной дороги. Сакэ там крепкое. А то, раскошелившись, направляются в сусия, где в придачу к вину подают суси без риса. Это называется угощением. Такие пирушки, в общем, не редкость.

В «Синобугава» мы не ходили. Рестораны нам были не по душе. Мы уверяли друг друга, что там слабое сакэ; на самом же деле — у нас частенько пустовали карманы. И ресторанные женщины нас не жаловали. Рассказывают, что Сиота, сын богатого рыбака, здоровяк, красавец парень, любимец женщин, как-то вечером тайком от всех заглянул в «Синобугава». Но с чем пришел, с тем и ушел. Какая-то двадцатилетняя красотка выставила его, как миленького. С тех пор наши простаки побаивались женщин из «Синобугава».

Но получилось так, что в прощальный вечер мы все же попали туда. Один из выпускников, наш оратор и любитель выпить, произнес проникновенную речь о прожитых в общежитии годах и, между прочим, заметил, что мы обошли все питейные заведения в районе, кроме «Синобугава». Так можем ли мы вернуться домой, не побывав там? Его речь возымела действие, возможно, сказалась затаенная обида, но все горячо его поддержали.

Итак, поздно вечером десять удальцов, выпив для храбрости, с шумом ввалились в вестибюль «Синобугава». Вечер выдался холодный, и на первом этаже у стойки никого не было. К ней мы и направили стопы, на ходу заказывая подогретое сакэ. Не успели расположиться, хмель как рукой сняло. Чувствуя себя не в своей тарелке, мы молча потягивали сакэ. Было поздно, кругом стояла тишина, и только со второго этажа доносились звуки сямисэна.

— О, слышите, сямисэн! — выпалил один из нас с таким неподдельным восторгом, что молодой повар невольно улыбнулся.

Мы вовсе растерялись и поспешили допить сакэ. Выручили нас появившиеся откуда-то три женщины в кимоно. Они подошли к стойке, и нам стало полегче. От подогретого сакэ и от теплого воздуха выпитое прежде вино бросилось в голову. Захмелев, мы начали распевать зычными, грубыми голосами деревенские песенки, чем вконец рассмешили своих дам. Кто-то заговорил с поваром о рыбах. В чем в чем, а в этом наши ребята знают толк. Вскоре почти все подключились к этому разговору.

Я же был порядком пьян. Я, не сын рыбака, не мог тягаться с ними в выпивке и в рыбах плохо разбирался. Облокотившись о стойку, я сидел неподвижно с закрытыми глазами, пока сосед не толкнул меня в бок и не шепнул мне на ухо:

— Смотри-ка! Та самая милашка, что отшила Сиоту!

Мутными глазами я уставился туда, куда он показывал. Со второго этажа медленно спускались по ступенькам белые носки и сверкающий подол ярко-синего кимоно. Наконец, откинув бамбуковую занавеску, появилась изящная невысокая женщина. Волосы у нее были уложены на затылке узлом. Поклонившись, она прошла мимо стойки, держа перед собой поднос с бутылочками сакэ.

Плохо соображая, я крикнул ей:

— Эй! Принеси-ка холодной воды!

— Да-a, сейчас! — улыбнулась она и, низко поклонившись, исчезла в глубине коридора. Это «да-а» еще долго звучало в моих ушах.

— Как?! Это она выставила Сиоту? Что-то не верится. Хотя внешность обманчива, сразу и не поймешь…

Пока, положив отяжелевшую голову на стойку, я разговаривал сам с собой, за спиной раздался женский голосок:

— Простите! Заставила вас ждать!

Обернувшись, я увидел ту самую женщину, которая неизвестно когда и откуда появилась и теперь стояла позади меня со стаканом в руках. Застигнутый врасплох, я залпом выпил воду, но стакан почему-то не захотелось отдавать.

— А вы слышали, что я тут говорил?

Она улыбнулась уголками губ, — нижняя губка у нее была толще верхней, — и простодушно призналась:

— Слышала только, как вы сказали, что внешность обманчива.

— Это я про вас.

Она посмотрела на меня удивленно.

— Ведь это вы прогнали Сиоту!

— Ах, вот вы о чем. Ну да. Очень уж он назойливый!

— А если бы не назойливый, не прогнали бы?

Она лукаво улыбнулась:

— Смотря кого!

— Меня, например.

Не знаю, как сорвалось у меня с языка, но хмель сразу как рукой сняло. Она засмеялась и, слегка наклонив голову, ответила:

— Я ведь вас впервые вижу. Откуда мне знать?

— Тогда я приду завтра.

— Милости прошу. Только позовите, и я спущусь.

— А как позвать?

— Сино.

На следующее утро не успел я проснуться, а перед глазами уже стояло ее лицо. Умываясь холодной водой, я смеялся над своим вчерашним дурачеством. Но вечером, когда зажгли фонари, мне было не до смеха. У меня сильно билось сердце. Я кружил по комнате и сам себя уговаривал: «Раз обещал, зайду на минутку. Только услышу, как она говорит „да-а“, и уйду. Ну что тут такого! А с завтрашнего дня ни шагу».

В конце концов я тихонько проскользнул под занавеску в «Синобугава» и уселся в углу у стойки.

— Сакэ и Сино! — сказал я женщине тихо.

Сино не заставила себя ждать. Я извинился за вчерашнее и, не зная, о чем говорить, опустил глаза, молча потягивая сакэ.

Сино же вела себя просто и непринужденно. Посматривала на меня и улыбалась. Раз или два за ней приходили сверху, но она отвечала, что занята.

Дальше молчать было просто неприлично. Я назвал ее по имени:

— Сино-сан!

— Да-а.

Услышав заветное «да-а», я сбежал. Так продолжалось дней десять. А когда я очнулся, то увидел, что со мной творится что-то неладное. Меня терзали сомнения. Днем я не мог поверить Сино, не мог избавиться от мысли, что ее благосклонность ко мне всего лишь профессиональная привычка. А по ночам не мог не верить ей, не мог не думать, что она привечает меня от чистого сердца. По ночам душа моя успокаивалась, и я засыпал, смеясь над своими дневными сомнениями. А утром просыпался совершенно разбитый и ненавидел себя за свои ночные грезы. Я разрывался между этими двумя чувствами, меня все больше затягивало в трясину любовных мук.

Как-то июньским вечером, разговаривая с Сино, я обмолвился, что в Фукагава навсегда потерял брата. При упоминании о Фукагава у Сино заблестели глаза, и она сказала, что Фукагава — ее родина, она не была там уже восемь лет и очень хотела бы туда съездить. Не долго думая, я предложил ей поехать вместе. Мне самому хотелось хоть раз увидеть Сино днем.