Человек, который хотел стать королем

Что случилось потом? Но Пи́ши, Пи́ши Тальяферо (скажу вам это, сэр, под секретом, как другу) — он потерял голову, сэр. Нет, не то, — король потерял свою голову на одном из этих проклятых веревочных мостов. Целую милю шли мы по снегу к веревочному мосту через овраг, на дне которого была река, — вы, наверное, видали такие… Они пронзили Дана насквозь, как быка.

«Будьте вы прокляты! — воскликнул король, — вы думаете я не с умею умереть, как джентльмэн? — Он повертывается к Пи́ши, который рыдает, как ребенок: — Я довел тебя до этого, Пи́ши, — говорит он, — отнял тебя от счастливой жизни затем, чтобы тебя убили в Кафиристане, где ты был главнокомандующим королевской армии. Простишь ли ты меня, Пи́ши?»

«Прощаю, — говорит Пи́ши. — Вполне и от всего сердца прощаю тебя, Дан».

«Пожми же мою руку, Пи́ши, — сказал он. — Теперь — я иду». — И он пошел, не оглядываясь ни вправо, ни влево, и, поставив отвесно ногу на одну из этих головокружительных скал, воскликнул: «Разите, прощелыги!» Они нанесли ему удар, и старый Дан падал, все повертываясь вокруг, вокруг и вокруг на протяжении многих миль, потому что ему надо было кружиться целых полчаса, пока он не долетел до воды, и я увидал, что его тело зацепилось за скалу, а золотая корона блестела около него.

Но вы не знаете, что они сделали с Пи́ши между двух сосен? Они распяли его, сэр, как покажет вам рука Пи́ши. Они вбили деревянные гвозди в его ноги и руки; но он не умер. Он висел там и кричал; на следующий день они его сняли и дивились, что он жив. Они сняли его, бедного, старого Пи́ши, который не сделал им никакого вреда — не сделал никакого…

Он закачался взад и вперед и горько заплакал, вытирая слезы остатком своей изуродованной руки, и в течение десяти минут рыдал, как ребенок.

— Потом они спустили его на снег и велели идти домой, и Пи́ши шел домой около года, прося по дорогам милостыню, и дошел почти невредимо, потому что Даниель Драво шел впереди и говорил: «Иди, Пи́ши. Мы сделали великое дело». Горы плясали по ночам и хотели упасть на голову Пи́ши, но Даниель протягивает руку и — Пи́ши идет, согнутый пополам. Он никогда не выпускает руку Дана, никогда не оставляет голову Дана. Они дали ее ему в дар, для напоминания о том, чтобы он не возвращался опять и, хотя корона была из чистого золота, а Пи́ши умирал с голода, Пи́ши никогда не подумал о том, чтобы ее продать. Знаете вы Драво, сэр? Знаете вы достойного уважения брата Драво? Посмотрите теперь на него!

Он начал шарить в лохмотьях около своей согнутой поясницы, вынул черный волосяной мешок, вышитый серебряными нитками, и вытряс оттуда на мой стол — высохшую, сморщенную голову Даниеля Драво! Утреннее солнце, заставившее потускнеть лампы, ударило в тяжелый золотой обруч, украшенный необделанной бирюзой, который Карнеган нежно придвинул к выдающимся височным костям.

— Теперь вы видите короля в его облачении — владыку Кафиристана с короной на голове. Бедного старого Даниеля, который некогда был монархом!

По телу моему пробежала дрожь, потому что, несмотря на ужасное обезображение, я узнал голову человека, которого встретил на Марварском скрещении поездов.

Карнеган поднялся уходить. Я пробовал удержать его, потому что он не был в состоянии идти.

— Позвольте мне захватить с собой пищи и дайте немного денег, — произнес он, еле переводя дыхание. — Я был некогда королем. Я пойду к уполномоченному депутату и попрошу его поместить меня в дом призрения бедных, пока я не выздоровею. Нет, благодарю вас, я не могу ждать, пока вы пошлете за повозкой для меня. У меня спешные частные дела — на юге, в Марваре…

Он потащился из конторы, волоча ноги, и побрел по направлению к дому уполномоченного депутата.

В полдень этого дня мне пришлось отправиться в судебные места, и я снова увидел скрюченного человека, который шел по белой, пыльной дороге со шляпой в руке и жалобно причитал дрожащим слабым голосом, на манер лондонских уличных певцов. Кругом не было ни души, и он находился очень далеко от какого бы то ни было строения, откуда его можно было слышать. А он тянул в нос, покачивая головой справа налево:

Я не стал дальше слушать, взял несчастного калеку в свой экипаж и довез его до ближайшего миссионерства для возможно скорейшей отправки в приют. Дня через два я осведомился о нем у смотрителя приюта.

— У него определили солнечный удар. Он умер вчера рано утром, — отвечал смотритель. — Правда ли, что он в полдень оставался целые полчаса на солнце с непокрытой головой?

— Да, — отвечал я, — но не известно ли вам — был кто-нибудь случайно около него, когда он умирал?

— Не знаю, — сказал смотритель.

На этом история кончается.