Современная индийская новелла

— Какая это тебя муха вдруг укусила, Раму? — удивляется Гаджадхар. — Молод ты еще, а на нашем веку и не то бывало… За грехи раджи всегда расплачивается народ!.. Конечно, какой уж без дождя рис — одна солома! А ты обратись к властям, может, и пошлют дождичка…

— Арендную плату тоже, говорят, скоро повысят, — подхватывает Чаутхи. — Думаешь: получил землю — сам себе хозяин стал? Как бы не так! Придет чиновник последние лохмотья за долги отнимать, вот тогда и узнаешь, каково быть хозяином!

— Каждую прореху шкурой крестьянина затыкают, дед, — рассудительно говорит Раму, разминая на ладони щепоть жевательного табака. — Ты выращиваешь хлеб, надеешься, глядь — а в закроме ни зерна. Все богачам перешло за долги… Ты рассчитываешь так, а получается совсем по-другому. Вот, к примеру, панчаят^[11]. Избрали мы его — все чин чином: защищай интересы крестьян. А кто стал во главе панчаята? Тхакур Гаядин!..

— А ты хотел, чтоб пост этот занял голодранец Джагга? — ядовито бросает Чаутхи.

Раму не отвечает. Он сосредоточенно смотрит перед собой, занятый своими мыслями.

— Отец Джагги был первый в округе вор. С отцом Гаядина дружны были — водой не разольешь, — медленно, будто нехотя говорит Раму и, постепенно оживляясь, продолжает: — А бегал он так, что не всякая лошадь могла за ним угнаться. Забор в рост человеческий перепрыгивал с ходу. Ограбить человека или прихлопнуть кого-нибудь по приказу тхакура для него было проще простого…

Раму на секунду умолкает и, убедившись, что все слушают его с должным вниманием, ведет рассказ дальше.

— Однажды темной ночью в месяце шраван^[12] отец Джагги забрался в дом к ростовщику и утащил шкатулку с драгоценностями. На шум сбежались люди. Тогда, не долго думая, завязал он шкатулку эту в накидку, перекинул за спину да со второго этажа и сиганул прямо в толпу. Все врассыпную! Опомнились — кинулись за ним, да его уж и след простыл. На другой день деревня будто расцвела: на всех перекрестках — полицейские в красных тюрбанах. Затаилась деревня, никто носа высунуть не смеет, а тхакуру хоть бы что! Пригласил к себе начальника полиции, угостил его как положено. На обеде — что бы вы думали? — рядом с тхакуром спокойненько покуривал трубку отец Джагги! А вечером начальник полиции будто невзначай: «У меня, — говорит, лошади нету, тхакур!» Так лучшего скакуна и пришлось пожертвовать тхакуру. Чего не сделаешь ради друга?

Раму на минуту умолкает.

— Да и теперь, что бы ни стряслось, все по старой памяти валят на молодого Джаггу, — прерывая молчанье, шамкает Чаутхи. — Помолвка-то ведь — всегда на волка…

— Что бы там ни говорили, а Джагга все-таки честный человек, — не поднимая головы, басит Раму.

— Это я и сам знаю. Да ты попробуй-ка докажи это, — горячится Чаутхи. — Люди, они ведь так считают — яблоко от яблони недалеко падает. А кто был его отец? Известный по всей округе вор! Водил дружбу с отцом тхакура Гаядина! Вот так-то, — и, успокоившись, старик продолжает: — Однажды приказал ему тхакур спалить гумно у одного из недругов. Отец Джагги — старик он был уже тогда — наотрез отказался. Затаил обиду тхакур и стал искать случая, чтобы наказать строптивца. И вот случилась как-то кража. Наехали полицейские. Тхакур и направил их прямехонько в дом своего друга. А у того что? Все воровские инструменты на виду… Пришлось тогда отцу Джагги целый год отсидеть за решеткой…

Чаутхи тянется к хукке и, глубоко затянувшись, неторопливо продолжает:

— А у тхакура дела тем временем пошли совсем худо. Была у него дочка — старшая сестра Гаядина. Молодая да красивая — кровь с молоком. Пришла пора выдавать ее замуж. А где взять деньги на приданое? Богатые сватались, так что малыми деньгами не обойдешься. Тхакур обещал за ней двадцать тысяч. Слово — не воробей… А отец Джагги любил ее, как дочь родную. И вышел он из тюрьмы как раз перед свадьбой своей любимицы. Подошел день свадьбы. Вся деревня собралась посмотреть на позор старого тхакура. И вдруг — что за чудо? — видят: несет отец Джагги шкатулку с драгоценностями, дар невесте… Да, не помнил старик зла, не помнил. Большой души был человек!

Чаутхи в последний раз глубоко затягивается и передает хукку Гаджадхару.

— Если Джагга никогда не воровал, то почему же очутился в тюрьме? — интересуется Гаджадхар, прикладываясь к хукке.

— Да все из-за молодого тхакура. Сам-то Джагга живет честно. Дай-то всевышний каждому так жить! Да вы же знаете нашего тхакура: соблазнить чужую жену или дочку, тайком увезти урожай с поля или поджечь чужое гумно — на такие дела он великий мастер… И что бы вы думали! Избирают тхакура главой панчаята! Джагга терпел-терпел, а тут не сдержался и учинил скандал. Ну, Гаядин и упрятал его за решетку!

— Да, брат, дела-а-а, — вздыхает Раму. — А пока он в тюрьме, у него жена померла. Даже проститься не пустили беднягу!

Все еще жаркое солнце месяца куар^[13] начинает клониться к закату, и тень от дерева, под которым сидят старики, становится длиннее. Лучи солнца припекают голую спину Раму, и он вместе с ковриком перемещается в тень. Гаджадхар поднимается, чтобы убрать с солнцепека чарпаи, старый Чаутхи тоже встает и, одергивая рубаху, сообщает:

— Слыхали новость? Джагга-то… возвращается скоро!

— Меньше месяца осталось! — словно эхо, отзывается Раму, поднимаясь.

— Посидели бы еще немного, — просит Гаджадхар.

— Нет, брат, идти надо. Обед, наверно, уже готов, — торопится Раму.

— Какой еще обед в такую жару? — притворно удивляется Чаутхи. — Разве кто-нибудь в полдень зажигает очаг? Все живут на воде да на сухом рисе. А у меня даже и этого нету. Невестки смилостивились, приготовили мне жареной мучки. Если б не они, пробавляться бы мне одной водичкой.

Старик отправляет в нос щепоть табака, щурится от солнца и, два раза громко чихнув, не прощаясь медленно плетется домой.

Перевод В. Чернышева

Видьясагар Наутиял

Сона — золото*

Ее звали Сони, но все любовно называли ее Сона, что означает «золото». Когда она была еще совсем ребенком, люди, любуясь ею, обычно говорили: «Быть ей, видно, за каким-нибудь богачом и носить натх^[14] весом в десять тола чистого золота!»

И по мере того как она подрастала, люди все чаще твердили ей об этом. Постепенно уже и сама Сони стала понимать, о чем говорили ей. Про себя она радовалась: не всякой суждено быть замужем за богачом и носить в носу большой красивый натх. А люди при одном взгляде на ее золотой натх будут с завистью думать — не иначе, как жена богача!

Мечтая о натхе из чистого золота, она даже не ойкнула, когда мать сделала в ее носу крохотное отверстие.

— Носи серебряную нитку, — да смотри, не вынимай, а то зарастет. А когда вырастешь большая, вместо нитки будешь надевать уже настоящий натх из чистого золота, — сказала ей мать тогда.

Сони подрастала, и каждый год серебряную нитку заменяли на более толстую.

— Вот выйдешь замуж, наденешь натх, а натх — он ведь тяжелый, так что готовься к этому уже сейчас! — ласково утешал ее отец.

Сона становилась все краше, будто лотос, распускающийся поутру.

Когда Сона шла к колодцу за водою, люди с завистью смотрели ей вслед, укоризненно покачивая головой: «Идет так важно, будто она уж и в самом деле стала женой богача, а в носу у нее натх из чистого золота весом в десять тола».

Ловя на себе взгляды односельчан, Сона еще больше важничала — дескать, что бы вы ни говорили, а я обязательно буду носить натх из чистого золота и весом не меньше чем в десять тола!

Когда пришла пора выдавать Сону замуж, стали к ее отцу наведываться сваты. Первым приехал старик, сын которого только что закончил среднюю школу.

— Покажи-ка гороскоп своей дочери: под какой звездой она родилась? Покажешь гороскоп, можно и дальше разговор вести.