Из современной английской новеллы

— В любое время, как скажешь, Джонни, хоть завтра. Мы готовы в любое время, верно, Эдди? Только назови день. Я же говорил тебе, что он замечательный боец, верно?

— Да, — говорю, — безусловно, он замечательный боец.

Ведь боксер-то он был совсем не замечательный.

А с другой стороны, почему бокс умирает? Как раз потому, что настоящие бойцы совсем перевелись, что у ребят, которые выходят на ринг, нет подлинного боевого духа. Посмотришь на добрую половину нынешних так называемых боксеров, и прямо смех разбирает, особенно как сравнишь их с прежними. До того умно дерутся, что прямо в сон клонит.

Через две недели у меня опять были бои, на этот раз в Лондоне, в Альберт-Холле. Я пригласил американца, Билли Викерса, и свел его с Реджем Оукли. Подходящая разминка для Оукли, я же все усилия прилагал, чтобы устроить ему еще один матч на звание чемпиона — свои обещания я всегда держу. И вообще, не будь меня, по меньшей мере трем английским боксерам, я хоть сейчас могу их назвать, так и не довелось бы оспаривать титул. Когда приехал Луис Моралес, чемпион мира в легком весе, я предложил приз в двенадцать тысяч фунтов, хотя мог прогореть на этом вчистую. Никто, кроме меня, во всей Англии не решился пойти на такой риск. Если бы Дэйби Бридж в тот вечер завоевал чемпионский титул, он был бы этим обязан мне. Люди такие вещи забывают, и еще как легко забывают!

За четыре дня до моих состязаний в Альберт-Холле звонит мне в субботу вечером Том Берджес, менеджер Ронни Фэрфакса, и говорит, что у Ронни грипп и выступить он не сможет. А он должен был боксировать в первое отделении программы с парнем из Ганы Мэрреем Брауном.

— Вот, — говорю, — одолжил! Кого я сейчас найду для замены? В последнюю-то минуту?

— Я тут ни при чем, Джонни, — говорит он, — И нечего меня винить.

— Конечно, нечего, — говорю. — И замену искать не ты должен.

Ну, позвонил я своему посреднику Лену Гоулду и говорю:

— Лен, найди мне кого-нибудь в полусреднем весе.

Он начал с Питера Кросфилда, но его менеджер запросил четыреста фунтов, и я сказал: "Пошли его куда-нибудь подальше". Дуг Уэстон наотрез отказался, а когда Лен попробовал Алана Резерфорда, его менеджер заявил, что он еще не в форме. Я сказал:

— Ну ладно. Я это ему попомню! После того, что я для него сделал. Ведь он у меня в Манчестере боксировал. — Потом я сказал: — Хорошо, оставь это мне, — и позвонил Сэмми Кею.

— Послушай, Сэм, — говорю. — Я тебе помог, теперь ты мне помоги. Мне нужен твой парень, этот твой Уильямс, для встречи в Альберт-Холле во вторник. Будет драться с Мэрреем Брауном.

Тут он начал откашливаться, и я сказал:

— Перестань квакать. Ты же сам меня умолял, чтобы я дал твоему парню шанс. И я дал. А это — второй такой шанс. И мне окажешь услугу, и ему.

Он говорит:

— Мне кажется, он еще не может драться, Джон. Не нравится мне эта его бровь. Ему ведь здорово досталось, сам знаешь.

— Ну так не морочь мне голову, — говорю. — Решай побыстрей. Время даю до вечера, потому что мне так или иначе необходимо кого-нибудь найти.

Он говорит:

— Сколько ты платишь, Джонни?

— Сперва он заявляет, что парень не может драться, — говорю я, — а потом спрашивает, сколько я плачу. Слушай, если он может драться, так может, а не может — деньги никакой разницы не составят.

Тут он говорит:

— Ну, пусть мальчик сам решает, Джонни. Я ему передам, а он пусть сам решает.

В половине двенадцатого он звонит мне и говорит:

— Эдди сказал, что будет драться, Джон.

— Ладно, — говорю. — Еще бы он не захотел драться в моей программе в Альберт-Холле.

— Конечно, если врач его допустит, — говорит он. — Но тут вряд ли будут придирки. То есть я хочу сказать, что он выглядит не так уж плохо, если не считать брови.

На следующий день я поехал на Олд-Кент-роуд, в зал, где парень тренировался. Я за ним три раунда наблюдал, и он выглядел нормально, ну совершенно нормально. Над правым глазом у него еще был струп, но, насколько я мог судить, совсем подсохший. Так что же мне было делать — ждать, пока он вовсе отвалится?

Когда парень ушел с ринга, он сказал мне:

— Большое спасибо, мистер Кейн.

Я говорю:

— Ты меня не благодари, сынок, это я должен тебе спасибо сказать. Я обещал твоему менеджеру поспособствовать тебе, если ты в Манчестере хорошо себя покажешь. А если и теперь не подведешь, я вспомню про тебя, когда в следующий раз буду готовить программу для Уэмбли.

Потом я спросил, как он себя чувствует, а он сказал:

— Великолепно, мистер Кейн. Лучше не бывает.

Лучше не бывает! Врачебный осмотр он прошел без всяких затруднений.

Да что там! Две-три газеты упомянули, что бой обещает быть интересным. Репортер, который видел его в Манчестере, даже написал, что ему там просто не повезло и что Брауну понадобится вся его опытность, чтобы удерживать его на дальней дистанции, тем более что у Брауна с ударами по корпусу не все ладно. Я сохранил эту вырезку. Могу вам показать.

Их бой был в программе третьим. Уильямс вышел из своего угла совсем как в Манчестере — просто набросился на противника, и я, помню, сказал Лену Гоулду, который сидел рядом:

— Ну никак поверить нельзя, что с того боя всего две недели прошло.

Браун два раза побывал в нокдауне — вот до чего был слаб Уильямс. В первом раунде он встал при счете "шесть", а во втором — так и вовсе только на восьми. Ну, в третьем раунде Уильямс пропустил удар левой по корпусу — Да такой, что любого уложил бы, пусть он будет в самой что ни на есть форме. До конца раунда Уильямс кое-как держался, но в самом начале четвертого раунда Браун послал его в нокдаун. Он встал при счете "девять", но Браун загнал его в угол и снова уложил — опять на девять секунд. Ясно было, что до конца уже недолго: ведь о защите у этого, у Уильямса, никакого понятия не было. Он знал только один способ защиты — нападение, а уходить от ударов не умел. Я думал, рефери вот-вот остановит бой, но тут Браун опять достал его левой и добавил правой, когда он уже падал. На чем все и кончилось. Рефери — это был Уолли Данн — сосчитал до десяти, секунданты подняли Уильямса и отнесли в угол. Его посадили на табурет, но он не мог сидеть, и в конце концов его менеджер крикнул:

— Носилки! Принесите носилки!

Когда я это услышал, меня точно по голове ударило. Я сидел и думал: "Дай бог, чтобы с ним ничего не случилось, дай бог, чтобы с ним ничего не случилось в моей программе". Потому что в боксе есть немало таких, для кого всякая моя незадача — праздник. Другие устроители состязаний и кое-кто из менеджеров.

Я прошел в раздевалку, а парень лежит на столе, и врач его осматривает. Я спрашиваю:

— Ну как он, доктор?

А он говорит:

— Коматозное состояние. Я вызвал машину "скорой помощи".

Тут пришла машина, и его унесли. Сами понимаете, что я чувствовал. Глаза у него все еще были закрыты, и дышал он очень тяжело, просто хрипел.

Я вернулся в зал, но ничего вокруг не видел: если бы вы меня спросили, кто выиграл главный бой, я бы вам не ответил. Еще из Альберт-Холла я позвонил в больницу — как он там? В коматозном состоянии, отвечают. Утром я прежде всего опять позвонил в больницу, а они говорят, что его оперировали.

Я поехал туда, но меня к нему не пустили. Его менеджер тоже был там. Я сказал:

— Просто ужасно, что так случилось.

Он говорит:

— Нам не следовало позволять, чтобы он дрался, Джонни.

— Хорошенькое дело — "нам не следовало", — говорю, — Это ты мне сказал, что он может драться.

Я прямо-таки увидел, как они руки потирают — другие устроители, менеджеры и репортеры, которые у них на содержании. Какой это для них праздник.

Я поехал к себе в контору. Куска не мог проглотить за обедом и каждые полчаса звонил в больницу — как он и что?

Они мне только в половине пятого сказали, а потом, словно этого мало, звонит кто-то из репортеров и говорит, что будет вскрытие. Вскрытие! Что, собственно, они рассчитывают обнаружить? А на следующей неделе, в следующий вторник, меня вызывают к следователю. И я должен буду давать показания. Я очень расстроен, можете мне поверить. Все это очень меня расстроило.