Молодой Адам

Я подошёл к большой неуклюжей барже. На неё падала тень. Где-то неподалёку залаяла собака.

Теперь совсем стемнело, и только вода в канале была свидетелем всего происходящего. Она давила на меня, её звук, её запах. Элла шла рядом, я держал её за талию. Даже в этот момент я не понимал, как мне удалось убедить её уйти со мной с баржи.

Была тёмная безлунная ночь. Лицо Эллы было совсем близко и немного светилось. Я пытался вспомнить наш спор и то, как она боялась, что проснётся ребёнок, и потом вдруг резкая перемена, почти триумф в её голосе, когда она согласилась подняться со мной на палубу. Когда мы дошли до рекламного щита, она остановилась. Она сказала, что дальше не пойдёт, но это прозвучало так тихо, как будто она боялась, что это услышит кто-то ещё. Она вовсе не пыталась дать мне отпор. Почувствовав это, я прижал её к щиту. Ночь была прохладной. Мне уже было знакомо это смешение холодного воздуха с тёплым запахом женщины. И запах тем теплее, чем холоднее воздух. Я вдруг осознал, что её одежда вовсе не часть её. Звучит это довольно банально, но под влиянием момента это кажется невероятным открытием. Ткань сминалась в моих руках, и я чувствовал под ней сильные мускулы её ног. Мне пришлось взять её за подбородок, чтобы поднять её лицо к моему. И тут моя рука скользнула под её пальто и коснулась её бедра. Шерстяное платье, то самое, под моими пальцами казалось ещё теплее. Под платьем на ней ничего не было. Платье легко потянулось вверх по моему запястью, когда я провёл рукой по её коже. Я поцеловал её, и некоторое время мы стояли, слегка покачиваясь, как будто от дуновения лёгкого ночного пахнущего каналом ветра.

Она опустилась на траву. Я последовал за ней. И потом моя рука ласкала её упругий живот, дразня её плоть, двигаясь к пупку, где её сжимал пояс от платья, оставляя на животе изгиб, похожий на большую белую луну чувственности. Тяжело дыша, она раздвинула свои полные ноги, чтобы усилить контакт. Она закрыла глаза. Её платье, задранное выше бёдер, открывало вызывающую позу: голый живот, слегка приподнятые колени, вся её животная сущность, как будто загнанный в ловушку странный ночной зверь. Я опустился вниз, к её животу. Её ноги теперь касались моего лица. Я видел блеск воды в канале и больше ничего, потому что в домах на другом берегу уже погасили свет. Вдалеке лаяла собака.

Наверное, к реальности меня вернул собачий лай. Мне кажется, я никогда не видел ничего прекрасней Эллы в её отрешённой позе. Больше не было глупого упрямства. Её прежде бесполезное существование наполнилось смыслом. Я слышал, как она хрипло сказала: «Теперь, Джо», — и мгновением позже мы были вместе, слились как две струи расплавленного свинца, и роса на траве была на ней и на моих руках, прижимавших её ко мне.

Потом она встала с травы, как животное стряхивая с себя остатки наваждения, а я зажёг сигарету и закурил, оперевшись спиной на рекламный щит. Только тогда я заметил звёзды на небе.

Я смотрел, как она приводит себя в порядок. Она делала это торопливо или скорее создавала видимость торопливости, потому что движения её были медлительны, как будто ей нужно было время, чтобы её лицо приняло спокойное выражение до того, как она на меня посмотрит. Я наблюдал, как она застёгивает пальто.

— Полиция расследует дело этой мёртвой женщины.

Она посмотрела на меня.

— Почему ты вдруг об этом подумал?

— Хотелось как-то начать разговор.

— Для одной ночи ты и так много наговорил, — сказала она.

Я не видел выражения её лица.

— Ты жалеешь об этом?

— Как бы мне это боком не вышло!

— Нам пора возвращаться, — сказал я. — Я обещал Лесли, что к его приходу ты приготовишь ему чашку чая.

— Ну, конечно!

Она наклонилась вниз, чтобы отряхнуть свои голые ноги. Когда она выпрямилась, я прижал её к себе и поцеловал. Какое-то время мы пытались рассмотреть глаза друг друга в темноте, а потом она освободилась из моих рук.

— Нам надо обратно на баржу, — сказала она.

Она заставила меня идти на некотором расстоянии от неё. Бечевник был слишком узок, чтобы по нему могли идти сразу два человека, поэтому она пошла впереди, а я за ней.

Пока мы шли, я гадал, какие мысли приходят ей в голову: жалеет ли она теперь о том, что между нами произошло или же хочет продолжить отношения. Я знал, что Лесли в этом смысле ничем не мог ей помочь. Она сказала мне, что ей тридцать три. Возможно, она слукавила на пару лет. Интересно, был ли я её первым любовником. Скорее всего, да. Жизнь на барже с постоянным передвижением с места на место вряд ли способствовала завязыванию каких-либо знакомств. В любом случае, она была не из тех женщин, которые ищут приключений. Она была снобом. А ещё она презирала мужчин, по крайней мере, до сих пор или притворялась, что презирает, так глупо и явно. Эти саркастические нотки в голосе. Но до сих пор я не думал, что всё это обман, потому что, даже если она сознательно создала привычку презирать мужчин, всё сводилось к одному. Она действительно должна была начать их презирать. Но теперь я не был в этом уверен.

Мы взошли на баржу, спустились в каюту и включили свет. Ребёнок всё ещё спал. Керосиновая лампа чадила, плавя стеклянный абажур, и Элла наклонилась над столом, чтобы потушить её. В свете лампы я снова увидел, как полны были её губы. Мне нравился этот тип женщины: зрелая, с крепким телом и полной смуглой плотью. Её коротко постриженные волосы были совсем прямые. Несмотря на то, что раньше я её не замечал, я вдруг понял, что она была из тех женщин, которые не могли не волновать мужчин. Её тело было юным, стройным и одновременно в области живота, бёдер и груди оно, казалось, было готово прорвать тонкую застиранную ткань шерстяного платья. Когда она поворачивалась, казалось, что ткань разойдётся на её талии.

— Жаль, что он возвращается, — сказал я. Она, наконец, разобралась с лампой. — Что?

— Жаль, что он возвращается.

Я кивком показал на двуспальную кровать. Было что-то соблазнительное в массивной деревянной кровати с поблекшей позолотой, почти бесцветной в мягком жёлтом свечении керосиновой лампы. Через перегородку я слышал, как эта кровать скрипела под их телами, а однажды посреди ночи я слышал страшный звук от удара тяжёлого кожаного ремня, ругань, приглушённый разговор. Но все эти звуки были всегда слишком неритмичны, чтобы можно было подумать, что их производит занимающаяся любовью пара.

— Пойдём туда, — сказал я, — на кровать.

Она улыбнулась мне в первый раз с тех пор, как мы занимались любовью.

— Ты мне нравишься, Джо, — сказала она, сжав моё запястье. А потом она отвернулась и зажгла газ под чайником. Я сел за стол и взял утреннюю газету.

— Ты принёс с собой газету, Джо?

— Нет, она у Лесли.

— Что в ней было об этой женщине?

— Немного. Только то, что полиция ведёт расследование.

Она пожала плечами и ничего не сказала. Оттуда, где я сидел, был отчётливо виден её профиль. Лицо слегка наклонено вниз, немного грустный взгляд устремлён на чайник. Создавалось ощущение, будто она пыталась заставить его закипеть силой своего желания. Позади на панели перегородки легла её тень. Я смотрел на неё какое-то время, а потом вернулся к газете. Ребёнок всё ещё спал в маленькой кровати напротив двуспального ложа. Когда я вновь поднял глаза, кот тёрся о её щиколотки.

— Ты голоден? — спросила она, стоя ко мне спиной. — Я могла бы поджарить тебе яичницу.

Это было похоже на раскаяние.

— Не сейчас, Элла. Только чашку чая. Вскоре мы услышали, как Лесли идёт по бечевнику, а потом его ботинки затопали по палубе.

— Это он, — сказала она, не оглядываясь, когда Лесли спиной спускался по лестнице в каюту. Иногда он так делал, несмотря на то, что ступеньки были достаточно широки, чтобы сходить по ним обычным способом. Наверное, после моего ухода он сильно напился.

Когда он обернулся, я испугался, что он всё знает о нас с Эллой. Он молча смотрел на нас, переводя взгляд с неё на меня, а потом скинул плащ и повесил его на крючок. Он сел за стол напротив меня и посмотрел на свои руки. В свете лампы были хорошо видны его покрытые шрамами и въевшейся пылью пальцы.