Молодой Адам

— Убери палец, — крикнул Лесли, — а то отрежу.

Он смотрел на меня с усмешкой, и я вдруг осознал, что придерживаю доску, а Лесли стоит передо мной с трёхфутовой пилой в руках. Это меня удивило, потому что я не мог вспомнить ни того, как здесь появилась пила, ни того, как я сменил позицию. Я слегка отодвинул руку.

Двигавшаяся пила начала врезаться в древесину.

— Думаешь, будет дождь?

Я взглянул вверх. Небо затягивали тучи. Было такое ощущение, что одна его часть постепенно поглощает другую, а холодное солнце, теперь закрытое облаками, в ярком ореоле, на фоне тёмной стороны неба было похоже на осколок стекла.

— Похоже, будет, — сказал я.

— Давай спустимся и выпьем чаю, — предложил Лесли. — Всё равно здесь нам особенно нечего делать.

Поверхность канала покрылась зыбью.

Мы пили чай, когда вернулась Элла. Она попала под дождь, сказала, что насквозь промокла. Она встала у меня за спиной и начала переодеваться. Лесли читал утреннюю газету, которую она принесла. Оторвавшись от газеты, он сказал: «О ней ни слова, Джо. В Пейзли одной старушке пробили голову, а о нашей находке — ничего».

Позади себя я слышал движения Эллы, её периодически сдерживаемое дыхание, пока она переодевалась в сухую одежду. А потом я услышал, как ткань скользит вверх по её ногам и бёдрам. Мягкий, слегка покалывающий звук. Я чувствовал запах плоти, на которой только что была вымокшая под дождём одежда. Я с трудом поборол желание обернуться. А потом она сказала:

— Тебе-то что до неё? Может, пора успокоиться? Она ведь уже умерла.

Лесли что-то невнятно проворчал в ответ. А потом он сказал, что та старушка, после того, как её убили, просидела три дня в своём кресле, и, если бы молочник не заметил, что она перестала забирать молоко со своего крыльца, и не заявил бы об этом в полицию, она бы всё ещё сидела в своём пустом доме с пробитой головой.

— Забавно, — заявил Лесли, — вот так иногда не знаешь, что творится у тебя под носом.

Обед прошёл как обычно. Я лишь раз прикоснулся к Элле под столом. Она слегка покраснела и продолжила есть. Ребёнок болтал без передышки, но никто из нас не обращал на него внимания. Когда мы поднялись на палубу, дождь уже кончился, а над полями и каналом порывы ветра разносили уже не дождевые капли, а кристаллики снега, мокрые и прозрачные, которые становились заметными только при очень сильном ветре. В бодрящем воздухе витала неопределённость.

Пока я стоял у руля, и мы медленно двигались вдоль канала, эта неопределённость стала сказываться на мне. Мне не терпелось снова быть с Эллой, и я гадал, что она делала, ждала ли меня внизу в таком же волнении и нетерпении, что и я. Я представил себе тепло каюты, дерево, кожу, плиту. Если бы я был с Эллой на барже один, я бы уже был в постели. В каюте мы знали бы, какая сейчас погода, но оставались бы нетронутыми ею. Баржа бы мягко качалась, когда она голая забиралась бы ко мне в постель.

Позже вечером Элла поднялась на палубу развесить мокрые полотенца. Она делала это недалеко от кормы, как раз рядом с тем местом, где стоял я, так что у меня была возможность поговорить с ней, но она меня избегала, притворяясь, что на ветру не может расслышать мои слова. А когда она развесила полотенца, она сразу же спустилась вниз. Я чувствовал, что она от меня ускользает. Потом Лесли тоже пошёл вниз. Через десять минут он вернулся ко мне с чашкой чая. Он встал у руля, пока я пил, и я снова стал рассматривать пейзаж. Порывы ледяного ветра как бы размазывали деревья и поля невидимыми кистями.

К вечеру на горизонте показался Клоуз, другой городишко на канале, более индустриальный, чем Лэарс.

Мы сразу же заметили ярмарку. В полях на левом берегу канала были поставлены шатры, а музыка шарманки, казалось, повисла в воздухе. Её мы услышали задолго до того, как разглядели палатки или ярко разукрашенные телеги и грузовики. Джим стоял на носочках в своей излюбленной части баржи, только теперь он был взволнован и отчаянно жестикулировал. Лесли подошёл к нему, они поговорили, после чего Лесли посадил ребёнка себе на плечи, чтобы тот мог получше всё разглядеть. Элла тоже поднялась из каюты и вопросительно выглядывала из люка. Она услышала музыку.

Тогда я понял, что о любви в полях сегодня ночью не могло быть и речи, даже если бы у меня получилось увести с баржи Лесли и самому вернуться раньше него. Элла посмотрела на меня и отвернулась. Я чувствовал, что она считает меня виноватым. С тех пор, как она поднялась на палубу развесить полотенца, чувство того, что она от меня ускользает, только усиливалось, как зубная боль-, и теперь её взгляд и то, как она молча отвернулась, только подтверждали мои сомнения. Я почти окликнул её, но, когда она исчезла в каюте, я был рад, что не сделал этого, потому что мне всё равно было нечего ей сказать. Лесли подошёл ко мне.

— Видел? — спросил он, кивая через плечо. Я кивнул.

Лесли сел рядом со мной, и мы оба смотрели и слушали. Потом, на бечевнике впереди нас мы увидели человека. Он сидел на траве, наклонившись вперед, ссутулившись так, что его подбородок касался груди. Когда мы поравнялись с ним, он даже не взглянул на нас.

— Бродяга, — промолвил Лесли.

— От него мало что осталось. Лесли посмотрел на меня.

— От этого бродяги, — заметил я. — Посмотри на его ботинки.

На нём не было носок, и его голые голени были похожи на две белые палки или на тонкие длинные шеи, торчащие из разбитых ботинок. Голова бродяги так и осталась запрокинутой назад, даже когда мимо него проплыла наша баржа.

— Он нас не слышит, — сказал Лесли.

— Ему нет до нас дела.

Лесли вытряхнул табак из трубки на палубу.

— Пугало, — сказал он.

— Бедолага.

— Не хочет работать, — парировал Лесли.

— Да здесь и работы-то никакой не осталось, — ответил я ему в тон.

— Разве что пугать ворон.

— Или мокнуть под дождём.

— Ты не поверишь, — сказал Лесли, — как быстро они привыкают спать под открытым небом.

И мы оба оглянулись, но человек не пошевелился. Он согнулся в пояснице, как перочинный нож. Было такое чувство, что больше он уже не разогнётся.

— Возможно, он сидит так уже мёртвый. Лесли скептически хмыкнул.

— Ты никогда не видел мёртвого бродягу, — сказал он. — Они умирают совсем не так.

— Кто их хоронит?

— Они оказываются в общей могиле для бедняков, — радостно сообщил Лесли. — Но они не умирают на улице. Чтобы умереть, они находят себе крышу над головой.

Ярмарочная музыка теперь стала громче, и мы увидели золотистые латунные столбы каруселей, крутящихся вверх и вниз по спирали.

— Слишком далеко не поедем, — сказал Лесли, — пришвартуемся там. И он показал трубкой: — Видишь, прямо за теми деревьями.

— А вдруг он умирал? — Кто?

— Бродяга.

— Скорее был пьян. Сегодня можно пройтись по ярмарке, Джо… Что скажешь?

— Давай, — сказал я, — это должно быть интересно. Лесли снова оглянулся.

— Ничего себе, — воскликнул он. — Господи, да ты только взгляни на это!

Бродяга зашевелился. Со всё ещё согнутой спиной, в измятых тесных штанах, он двигался в противоположную от нас сторону, и при этом был больше похож на мельницу, чем на человека.

Через несколько минут мы пришвартовались. И тут Элла позвала нас выпить чаю. Ребёнка только что причесали. Его волосы были немного влажными и топорщились, как стебли, у него на макушке.

— Ты хоть раз подумал бы о сыне и взял бы его с собой на ярмарку, — сказала Элла.

— А ты пойдёшь? — у меня много работы. Так что мальчика должен взять ты.

Элла ни разу не взглянула на меня с тех пор, как я спустился в каюту, но я этого не замечал, пока она не заговорила, и всё потому, что до этого я был полностью погружён в мысли о бродяге, пытаясь понять, кого он мне напоминал.

Прямого сходства не было, скорее какая-то связь с кем-то. Что-то едва знакомое. Лишь гораздо позже я смог понять, что это было. Мне был знаком вид бесконтрольно двигающихся конечностей, знакомо чувство потери чего-то настолько важного, что его отсутствие поражает гораздо больше, чем наличие всего остального. Это всерьёз задевает, как будто ты столкнулся лицом к лицу с чем-то нечеловеческим. Таковы мертвецы и калеки, таким был и бродяга. Он шёл в обратном от нас направлении, а между его костлявыми ногами сиял треугольник полуденного света. Его спина согнулась, руки болтались, а голова была похожа на спрятанный под шляпой узел. Глаза его смотрели в никуда, как будто направление теперь не имело значения, как не имели значения канал, время и наша баржа, проплывшая мимо него, пока он сидел на берегу. Значение теперь имело только бессознательное передвижение, в которое он был вовлечён помимо собственной воли. Тогда он очень сильно напомнил мне плывший по воде труп. Ничего, кроме движения конечностей. Эти движения, конечно же, были не такими энергичными, но в сущности никакой разницы не было.