Испанский сон

Марина расстегнула блузку и сбросила ее на палас.

— Когда мы добрались до кровати, на ней не оставалось уже ничего. Только украшения. Я любовался ее телом — и, надо сказать, было чем любоваться. Она легла на спину поперек моей широкой кровати, взялась за бедра и далеко развела их в стороны, приглашая меня к себе.

Марина сняла лифчик из плотной материи.

— Я приблизился к ней и взялся за ее колени, — сказал Корней Петрович, упершись восхищенным взглядом в ее обнаженную грудь, — и ощутил под своими пальцами странные шероховатости посреди гладкой кожи. Я посмотрел на них. Это были старые, почти незаметные глазу шрамы округлой формы, и Ольга, заметив, куда я смотрю, сняла мои ладони с колен и сдвинула их ниже, на внутреннюю поверхность ее бедер.

Он осторожно заключил ее грудь в ладони.

— Потом я погрузил свой нос туда, где пахло так сладко. Я хотел раздеться, но ни на секунду не мог оторваться от своего занятия. Точно так же, как тогда, в кабинете, Ольга поняла мое состояние. Она приподнялась, отчего сладкие места оказались под моими губами, сняла свои руки с моих и начала медленно лишать меня пиджака, галстука и всего остального.

Он потянулся губами к груди Марины.

— Нет, — сказала она и вскочила на ноги, прежде чем он успел добраться до нее, — продолжай.

— Я перебрал языком каждую складочку этого чудесного места; я нашел продолговатый центр ее наслаждений, заставил его набухнуть и, сжав губами, в первый раз услышал ее слабый стон, — рассказывал адвокат, в то время как Марина снимала юбку, оставаясь в трусиках — в отличие от лифчика, полупрозрачных, потому что других у нее просто не было. — К этому моменту я был уже полностью обнажен; ее руки освободились, что она немедленно и начала использовать, принявшись ласкать себя одновременно со мной.

Сказав это, Корней Петрович несколько озадаченно оглядел себя, как бы удивляясь, что он, рассказывая о таких вещах, остается между тем совершенно одетым. Не поднимаясь со своего кресла, он начал раздеваться, продолжая рассказ. Его фразы звучали глуше в те моменты, когда он снимал через голову некоторые предметы своего туалета.

— Я входил в нее языком дальше и дальше, — говорил он, становясь все более обнаженным, — и мое желание наполнило меня до краев. Но на этот раз я держался уверенней. Я долго балансировал на грани оргазма. Мне казалось, это могло быть бесконечно; я просто ждал, когда будет готова она. Как только она напряглась, громко вскрикнула, а потом обмякла и замерла…

Марина сняла трусики. Теперь оба они были обнажены.

— …я тут же кончил, — сказал он. — Это было чудесно…

Она почувствовала укол ревности. Ей захотелось дать ему Царевну, чтоб он и думать забыл о другой женщине. Но можно ли?.. Души своей и Царевны не позволю коснуться никому. Но она уже позволила адвокату коснуться ее души, и уже было установлено, что Цель выше Завета, а орудием к достижению Цели теперь был адвокат, такое же средство, как и сам великий Завет — стало быть, сущность, равная Завету… Если он захочет, подумала она, я дам ему Царевну. Даже… может быть… а почему нет? Разве человек, трудным временем неожиданно и благотворно вошедший в ее жизнь, почти в Царство, не есть именно тот, кто достоин с ней это сделать? Беречь? Но зачем, ради чего? Чтобы какое-нибудь особенно удалое ничтожество, даже не заметив, растоптало бесценный дар под очередным забором?

Она погасила свою глупую детскую ревность. Пусть события развиваются своим ходом, подумала она; пусть он продолжает рассказ, мне нравится его слушать, только жаль, что рядом нет большого зеркала. Но есть зеркало его глаз… и можно попробовать…

— Продолжай, — потребовала она и положила свои длинные пальцы себе на бедра.

— Открыв глаза, я увидел перед собой ее ноги, ее большие, широкие ступни с пухлыми ухоженными пальцами, забрызганными спермой. Ольга слабо улыбалась, глядя на них вместе со мной.

«Смотри, — сказала она, — я собрала все, что можно».

Я увидел, что ни одной моей капли не упало на неживой предмет.

«Правда, я хотела собирать это с твоего живота, — сказала она как бы с некоторым укором. — Так что за тобой должок, милый. А сейчас… раз уж так вышло… смотри, какая я гибкая».

Взяв свою ступню в руки, она без напряжения приблизила ее к своим губам и, поглядывая на меня исподлобья, стала медленно слизывать с пальцев влагу, казавшуюся перламутровой под ее языком. Я поцеловал ее в плечо, созерцая это действо. Я попытался присоединиться к ней… я никогда в жизни не пробовал на язык своей собственной спермы…

Он запнулся. Марина раздвинула ноги и коснулась пальцами складок, пока еще сомкнутых под вьющимися волосами.

— Продолжай же! — повелительно крикнула она.

— …но она оттолкнула меня подбородком… — с трудом выговорил адвокат. — Ты уверена, что я должен продолжать… рассказывать…

— Делай что хочешь, — сказала Марина, — я позволяю тебе все, но продолжай свой рассказ, пожалуйста…

— Я утешился тем, что забрался лицом к ней подмышку, — сказал адвокат и взялся рукой за своего Царя. — Ее подмышка… Я с удивлением нашел, что она небрита; это настолько контрастировало с внешним обликом Ольги, и это оказалось настолько волнующе…

Она увидела, что змей вновь овладевает им.

— Эти волосы и запах ее пота, — сказал адвокат, — они возбудили меня почти сразу, и я понял, что снова будет этот небывалый для меня парный оргазм… Я втягивал в рот маленькие пучки этих коротких волос, высасывал из них все соленое и пахучее и отпускал, передвигаясь сантиметром дальше, в то время как она осушала губами свою вторую ступню, а мой орган уже жаждал соития.

Он посмотрел на змея.

— Как и сейчас.

Складки набухли под ее пальцами и стали влажными внутри. Она с гордостью развернула их перед ним, как флаг, сокровенный и бунтовской, хранимый до того в потайном сундуке и наконец извлеченный наружу.

— Возьми меня, — властно приказала она. — Овладей моею пиздой вожделенно и любострастно.

Он сел перед ней и, взял ее за руку, потянул вниз, привлек к себе, посадил на свои бедра, расставленные им по-турецки. Она почувствовала, как змей уперся своей упругой округлостью в ее плоть и сделался готовым к действию зверем. Он наступал. Приготовившись к сладкой жертве, ее пизда с жадной, нетерпеливой радостью все более раскрывалась ему навстречу.

Но с первой болью, в самое, наверно, не подходящее для этого мгновение, перед ее затуманенным взором вдруг возникли задворки, ночь, постыдный забор… все такое недавнее, темное и приведшее к катастрофе. Она будто опять почувствовала на себе грязь и мерзкую липкость чужих быстрых рук, тошнотворную мокроту опозоренного платья. Боль отрезвила ее, не успев стать сильней. Она увидела себя со стороны — увидела глазами Отца и взором Царицы. Это падение, подумала она; не вожделеющей пизде равняться с Царством, и не телесной забаве одолевать в этот страшный, неопределенный момент.

— Нет, — глухо сказала она и отодвинулась.

Он замер. Она боялась, что он начнет настаивать.

— Я… кажется, понимаю… — пробормотал он.

Она видела, что змей был силен и не покинул его; но видела еще, что он не будет брать ее насильно. Она приблизилась к нему снова, чуть-чуть, и покрыла его лицо быстрыми короткими поцелуями.

— Не сейчас. Только не сейчас. Я отдам ее тебе, правда. Спасибо тебе… спасибо… только не сейчас.

Она отодвинулась снова и распласталась перед ним ниц, как раба согрешившая и прощенная. Переполненная горячей благодарностью вместо изгнанного вожделения, она любила и ласкала змея его с полной отдачей и со всем своим изумительным мастерством, проверяя ежесекундно, так ли ему хорошо, как не было никогда ранее, пока, наконец, услышав его стон и приняв к себе его семя, не убедилась, что теперь ему уже не в чем ее упрекнуть.

Они лежали на полу и долго молчали. Потом он сел, легко перевернул ее на спину и поцеловал ее дважды — один раз в губы, с жаркой ответной благодарностью, а второй раз он нежно и целомудренно поцеловал Царевну, и ей было от этого хорошо.