Испанский сон

Конечно, для людей, прошедших столь строгий отбор, является естественным вести себя крайне осторожно. Выбирать знакомства, выбирать выражения, даже дела вести — я имею в виду, судебные дела — определенным и весьма расчетливым способом. Для человека честного, оригинально мыслящего и свободолюбивого все эти ограничения были, бесспорно, очень тяжелы. Я знал адвокатов, которые от этого спивались… а то и вешались…

Пока я не был членом коллегии, подобные ограничения составляли часть моей борьбы за членство. Этот путь был свободно выбран мною самим. Поэтому я не страдал. Но вот меня зачислили, пошла обеспеченная жизнь, и через какое-то время я почувствовал, что хлебушек с маслом становится мне поперек горла. К счастью, я был неженат. Не стояли передо мной призраки голодных детей, и в этом, конечно, было большое упущение тех, кто принял меня такого в коллегию, потому что именно из подобных соображений члену коллегии полагается быть человеком семейным. Так или иначе, я внутренне зароптал против порядков, и как раз в это время на моем горизонте появился уже упомянутый мною клиент.

Ты уже поняла — я оговорился — что клиентом была дама. Красивая, богатая, замужняя дама (и замужняя, замечу в скобках, не за кем-то, а за членом правительства, то есть министром или на худой конец его первым заместителем). Никто не желал браться за эту обвиняемую в экономических преступлениях жену члена правительства (хотя замечу, опять-таки в скобках, что члены правительства начинали к тому времени меняться, как перчатки, и уже не имели того грозного веса, как во все прежние десятилетия; да и не такая уж это астрономическая величина, потому что только министров, союзных и республиканских, в нашей стране насчитывается несколько сотен в течение года, а если считать с первыми заместителями и всякими председателями комитетов, то вообще, наверно, больше тысячи). А браться никто не хотел потому, что когда обвиняется жена министра, то скорее всего целью этих обвинений является сам министр, иначе бы и дела возбуждено никакого не было; а значит, дело это не столько уголовное, сколько политическое, на котором, конечно, можно заработать очки, но вернее всего можно сломать себе шею. Поэтому такие дела оставались на долю авантюристов. Таких, как ваш покорный слуга.

Ну-с, дело дамы — ее звали Ольга, а фамилию тебе знать не обязательно — само по себе было совершенно заурядным, добросовестно, но не талантливо, срубленным средней руки следователем-карьеристом, и я после недолгого изучения уже видел все его недочеты и хорошо знал, как мне следует поступить. О том, чтобы бороться за оправдание Ольги, мне думать не следовало, я видел, что это невозможно; однако в моем распоряжении были проверенные ходы — я мог и, как порядочный адвокат, должен был сделать так, чтобы дело тянулось долго, очень долго, до тех времен, когда, может быть, изменятся политические ветры, или кто-нибудь умрет, или подоспеет амнистия и так далее. И я спокойно и методично стал цепляться за множество мелких дырочек, оставленных бесталанным следователем-работягой. Все это было рутинно и скучно, но во всяком случае я сделал уже то, на что у других не хватало пороху — то есть, хотя бы взялся за это дело.

И как-то раз, после очередной моей мелкой удачи, меня разбудил телефонный звонок, и бесполый голос попросился ко мне на прием со ссылкой на одно из многочисленных имен, ставших знакомыми мне по ходу этого дела. Я назначил время. Явился безликий человек и сказал:

«Многоуважаемый Корней Петрович! Высокое лицо, косвенным образом, однако весьма чувствительно, затронутое в известном вам деле, желало бы снабдить вас определенной информацией, которая, бесспорно, повлияла бы на стиль ваших действий. Мы полагаем, что с вашей стороны было бы по крайней мере целесообразно ознакомиться с такой информацией. Если не возражаете, к концу рабочего дня за вами приедет машина с вот таким номером, — он показал мне номер, заранее написанный им на бумажке, — и остановится вот здесь, — он перевернул бумажку и показал нарисованный на ней план улиц, окружающих мое место работы, и на этом плане — помеченное крестиком место. — С водителем разговаривать не нужно, — продолжал он, как автомат, убрав в карман бумажку с надписями, — вы просто сядете в машину, и вас отвезут на место встречи. Вопросы есть? Пожелания?»

Как ты думаешь, Марина, были ли у меня пожелания? Правильно. Их не было, причем сразу по двум причинам. Первая была позорная: воспитанный в системе страха и принуждения, я просто не сумел возразить человеку, специальностью которого было неукоснительно подчиняться кому-то верхнему и отдавать столь же неукоснительные распоряжения тем, кто внизу. Формально я не был внизу, но фактически — был, и мы оба это знали. А вторая причина — верю, что основная — была моим врожденным авантюризмом. Нудное дело вдруг выпустило когти, обещало обернуться политическим детективом. Мне стало интересно; я еле досидел до конца рабочего дня. Потом, оглядываясь по сторонам — а вдруг следят? — я пробрался на место, что было указано крестиком на бумажке.

Черная блестящая машина уже стояла там. Я открыл дверцу и сел, даже не глядя на водителя, и машина тронулась. Мы ехали за город. Мы обогнули кругом уезд правительственных дач. Наконец, машина остановилась в небольшом перелеске. К ней подъехала другая машина, совершенно неказистая — какой-то весь обляпанный грязью военный вездеход, — и человек, в котором я узнал своего утреннего посетителя, вышел из вездехода, приблизился и открыл дверцу с моей стороны. «Прошу вас», — сказал он и едва ли не протянул руку, чтобы помочь мне выйти.

Я вышел, и одновременно со мной вышел из машины водитель. «Извините за неудобство», — сказал бесцветный человек, и водитель, оказавшийся молодым здоровым парнем, быстро обшарил меня сверху донизу, ища, очевидно, оружие. «Таков порядок, — сказал человек, — а теперь вас ждут». Я проследовал за ним. Он открыл передо мной заднюю дверцу военной машины, помог усесться и сразу же сам сел со мной рядом. Сиденья внутри вездехода были расположены одно против другого, как в кинематографическом лимузине (в настоящих я не имел удовольствия побывать); в полумраке я не сразу рассмотрел двух мужчин, сидевших напротив меня. Но один из них пошевелился, слегка подался вперед, то есть ко мне, и я узнал его: это был тот самый член правительства, муж моей подзащитной по имени Ольга.

«Здравствуйте, Корней Петрович, — сказал он замогильным голосом и назвал себя. — Очень рад познакомиться. — Мы пожали друг другу руки; рука у него была такая же, как голос — какая-то замогильная. — Я слежу за тем, как вы ведете защиту моей жены».

«Вот как». — Я просто не знал, что сказать. Было бы глупо благодарить его за это.

«Мне кажется, вы действуете очень профессионально».

За это можно было поблагодарить.

«Спасибо, — сказал я, — весьма польщен».

«Познакомьтесь, — сказал министр, — это Виктор Петрович, мой референт».

Мы с Виктором Петровичем — то есть с тем, кто сидел рядом со мной — пожали друг другу руки.

«Виктор Петрович, вплоть до особого распоряжения, будет полностью представлять меня в этом деле, — сообщил министр. — Он передаст вам всю относящуюся к делу информацию. Через него же я узнáю о тех или иных новостях или проблемах».

«Хорошо», — сказал я.

«Как ваше здоровье?» — спросил министр.

«Спасибо, — сказал я, — более или менее. А ваше?»

«Надеюсь, — уклончиво сказал министр. — Спасибо, Корней Петрович. Было приятно с вами побеседовать».

«Взаимно».

«Виктор Петрович, — сказал министр, — позаботьтесь, чтобы Корнея Петровича отвезли».

Виктор Петрович потянулся к дверце машины.

«Через пятый распределитель, пожалуйста», — внушительно сказал ему министр.

«Понял», — сказал Виктор Петрович, выскочил из машины и придержал передо мной дверцу.

«До свидания, Корней Петрович», — сказал мне министр и подал руку. Я пожал ее и тоже сказал: «До свидания». Человек, сидевший на одном сиденье с министром, за все время нашей беседы не проронил ни слова.