Хронология хаоса. Контркультурная проза (сборник)

Он перевёл дыхание, огляделся, будто ожидал увидеть кого-то, кто может его осудить за дальнейшие слова, и перешёл на тихий голос, к которому приходилось прислушиваться, чтобы лучше расслышать:

– Вчера он вручил запечатанный конверт без каких-либо надписей.

– Завтра вскрой, – сказал Борисович. – Утром, когда проснёшься.

– Что там? – поинтересовался я.

– Не задавай вопросов, увидишь, – буркнул себе под нос. Как будто вернул журнал, взятый на время для прочтения.

– Я вскрыл конверт только что, совсем позабыв про него.

Долгало затушил о стену дома очередной окурок. Я смотрю, курит он много, переживает. Всех не пожалеешь.

– Где письмо? – спрашиваю у этого Валеры.

– Здесь, со мной. – Он достал из кармана измятую бумажку.

Читаю (Долгало заглядывает мне через плечо): «Моя внутренняя сила настолько мала – она равна почти нулю. Внешние силы непропорциональны, они сжимают меня, пригибая к земле ураганным ветром, словно осиновую ветку. Я не пытаюсь бороться, я слаб – я просто существую. В любую минуту меня может оторвать от ствола дерева, и я превращусь в хворост, пригодный лишь для сожжения в печи… Интерес к жизни пропал. Любовь прошла. Петрович с семнадцатой квартиры сказал, что я умер. И я действительно ушёл из жизни. Сам.

P. S: иногда я вижу женщину в чёрной фетровой шляпе, которая смотрит на меня прищуренными от солнца глазами, и от этих глаз разбегаются множество морщинок. Она в возрасте – она жива, ей хорошо в лучах солнца. Я не вижу в её взгляде любви, и испытываю к ней странную, суровую жалость. В выражении её лица нет доброты, от этого становится не по себе. И оба – и я, и она, – находясь далеко друг от друга, чувствуем, что, может быть, когда-нибудь сумеем примириться с фактом расставания… Для этого ей придётся умереть – я это знаю. Совсем скоро. Она же об этом даже не догадывается, в этом мире все равны. Обиды и предательства прощаются. Ада – нет, не нами он придуман, не нам туда дорога».

Следственная группа как всегда прибыла вовремя. Я вручил им предсмертную записку, и мы с Долгало покинули место суицида, или убийства, какая, честно говоря, теперь разница.

Возле стадиона вспоминаю свою идею.

Уже совсем темно. Стадион не освещается. Приходится внимательно всматриваться в темноту.

– Что мы ищем? – любопытствует Долгало.

– Тише!

Перед нами футбольное поле. Я говорю:

– Мотай себе на ус, Долгало. То, что мы делаем, незаконно, сам попадёшь в такую ситуацию по молодости – можешь смело посылать, куда подальше любого, кто будет приставать к тебе.

И вот вижу долгожданный объект!..

– За мной, только тихо.

Подходим ближе. Хоть и темно, теперь можно хорошо разглядеть влюблённую парочку с обнажёнными задницами. Поза боком. Очень удобно. Сам знаю. Лежат, кажется, на джинсовой куртке парня, он услужливо простелил её для своей дамы; нас не замечают, увлеклись.

– Разрешите обратиться, сколько лет девушке? – спрашиваю. – Сержант Пирожков, – вру и отдаю честь для приличия.

Парочка подскочила на ноги, быстро натягивая на себя джинсы. Парень говорит:

– Двадцать лет.

– А паспорт есть? У девушки.

– Давай документы, – потребовал он от своей подружки.

– Откуда? – голос дрожит.

– Пройдёмте в отделение.

– Но ей есть двадцать лет, скажи им, Света.

– Да, я совершеннолетняя.

– У тебя на лбу это написано, милая? В общественном месте заниматься любовью – это мелкое хулиганство, а если девушке нет восемнадцати, – включаю фонарик, направляю в лицо парню, – ты понимаешь, что тебе светит?! Пройдёмте!!!

– Но товарищ сержант! Может, договоримся?..

Пошёл моросящий по-осеннему дождь, правда, тёплый. Мелкими перебежками направляемся в бар.

Долгало купил себе в ночном магазине пачку дорогих сигарет, важно запыхтел. Остальные бабки, сказал, потратит на свою Юльку, цветов купит, – романтик!

Зинка впустила нас в подсобку, на кухню, совсем уже мокрых. Я нагло запустил ей под белый халат руку, ухватил за грудь. Зинка взвизгнула от удовольствия.

– Наливаешь?

– Есть вино, клиенты не допили. Полбутылки.

– Пойдёт!

В тепле сон накатывает, как волна на берег. Уже час ночи. Вино делает своё дело. В расход пошла третья бутылка красного.

Зинка шеф-повар. Заказов мало, и она присоединяется в нашу компанию. Выпиваем.

Она рассказывает, сколько сорвала левых денег – мало. Я тоже хвалюсь удачной рыбалкой, рассказываю про влюблённую парочку. Она смеётся, говорит, что у меня нет совести, обнаглел, мол, до крайней степени, и говорит, вся страна – это сплошные менты, а порядка нету. И не будет. Я соглашаюсь. Говорю, если мы с Долгало берём по маленькому, то нас вряд ли поймают, – чем выше чин, тем больше взятка. Банальщину говорю, но говорю, потому что вино язык развязывает. А Долгало молчит. Ест, главное, остатки с барского стола, пьёт вино, и молчит! Вот с кого хороший легавый может получиться. В будущем. И тупой. Но никто, ни о чём не узнает.

В четыре утра покидаем гостеприимную Зинаиду – бар закрылся. Дождь прекратился, свежо и пахнет сыростью. Патрулируем дальше.

Оба на! Поздний клиент из бара делает попытку дозвониться по сотовому кому-то. Наверное, такси вызывает. Он пьян в стельку, еле на ногах держится. Надо успеть задержать, план никто не отменял.

– Ваши документы? Сержант Прокопенко, – чеканю.

– Иди на х… й, сержант Прокопенко!

Честно говоря, я не ожидал такой наглости. Хотя он базарит правильно, я сам не в восторге от своей профессии, сука. Долгало берёт его за локоть, но тот вырывается и пытается бежать.

Я догоняю его, делаю подсечку, он падает мешком на асфальт. Не встаёт.

– Гражданин, подорвался! – приказываю.

– Я же сказал, иди на х… й!

Нервы не железные, я достаю дубинку, перетягиваю его спину смачным ударом.

– Помогите, мусора убивают! – заорал он.

Ещё раз я приложился дубинкой к его спине. Он заорал громче. Но так и не поднялся с асфальта. Протестует.

– Долгало, – говорю, – берём его с обеих сторон за руки и тащим в ту подворотню.

Гандон, сопротивляется. Хоть ты убей, не можем мы его сдвинуть с места. И я ещё разок бью его дубинкой прямо по лицу.

Кажется, успокоился.

– Вызывай машину, сами не допрём.

Долгало связывается по рации с мобильной группой. Те, видимо, спят, ехать не желают.

– Скажи им, срочно, – уже кричу, не могу говорить.

– Минут через пять будут, – сказал Долгало.

Приседаю на корточки, глянуть – клиент жив? И только я это сделал, как увидел, эта пьяная тварь зачерпнула в ладошку весенней грязи с газона, где дворники произвели рыхление почвы для будущих цветочков, и обтёрла о мои брюки. Я онемел от этой наглости – я увидел себя со стороны: запачканный чёрным перегноем… об меня вытерли руки!.. Я ничем не смогу оттереться сейчас! Форму, которую я каждый день довожу до блеска, чтобы быть идеальным в глазах любого прохожего, измазал какой-то поддонок, не имеющий представление, что такое мундир и пагоны представителя власти. Он замарал меня, а завтра он замарает кого-нибудь ещё. Это непозволительно никому! К любой власти должны испытывать и страх, и уважение, плевать в неё нельзя… И вся моя ярость обрушивается на этого говнюка. Я пинал его ногами, прикладывался дубинкой… я умолял в глубине своей души, чтобы Долгало меня остановил, но ему, видимо, доставляло удовольствие смотреть на всё это, он курил свои дорогие сигареты, молча, смотрел на нас, ждал, когда подъедет мобильная группа.

Они меня и оттащили от бессознательного тела.

Тому уроду повезло, что я его не убил. Легко отделался. Мобильщикам, правда, пришлось доставлять пострадавшего не в участок, а в больницу, договариваться, что, мол, это не их рук дело, подобрали на улице.

К следующему разводу форму пришлось отстирывать в хорошем дорогом стиральном порошке. И не раз, и не два. Грязь въелась глубоко, пропитала, видимо, структуру ткани основательно. Но пятно осталось, малозаметное. Если хорошо присмотреться – невозможно не заметить…