Последнее лето в национальном парке (СИ)

Во дворе раздался какой-то шум, и я увидела в окно, как из сарая Вацека вывалился и скатился по ступенькам смертельно пьяный бомж. Слегка отлежавшись под крыльцом, он встал на четвереньки и пополз за сарай.

— Эко развезло! — подумала я без всякого злорадства, — а не пей всякую дрянь!

Сзади меня раздался скрип, и на пороге показался Андрей Константинович. Судя по всему, он уже побывал во дворе, где окатил головку водой из умывальника.

— Сердишься?

— Нет.

— Почему?

— У каждого есть право на свои маленькие праздники.

— Да, — сказал он с глубоким чувством, — Пакавене создана именно для маленьких праздников. Жаль уезжать, но через несколько дней все же придется — у меня куча неотложных дел на работе. Сейчас как раз появилась новая тема с форменной африканской чертовщиной, жаль рассказать нельзя — ты бы не осталась равнодушной! Можно мне тут с краюшка прилечь?

— Господи, да ты все равно сделаешь по-своему!

— Вот именно, — ответил Андрей и мгновенно уснул, и я была рада, что он сейчас со мной. Я всегда была этому рада, и вообще — провались все пропадом на этом свете и, заодно, на том!

Глава 12

Утром я была необыкновенно свежа и бодра, потому что сделала свой выбор, и, наконец, знала, как жить дальше. Пока Андрей умывался, я решила навестить в своей комнате нашего общего друга. Барон открыл глазки и разглядывал окружающий мир еще без определенных эмоций.

— Наш мальчик проснулся, — пропела я с нескрываемым восторгом, — сейчас мы ему пятнадцать капелек и чайку горяченького сообразим.

Появившиеся эмоции окрасились легким розовеньким цветом. Отмеряя капли, я спросила, как бы между прочим:

— А что это вы вчера тут жгли?

— Это мы сжигали прежнюю жизнь, — зевнул мальчик, — твоя вчерашняя газетка как раз под руку попалась.

— Кому попалась? — спросила я с тайным интересом.

— Не мне, не мне, — сказал он с позавчерашней обидой в голосе, — а то пустишь парашу по Пакавене, что я тебя до нитки обобрал.

— Никогда, — заверила я его, — считай, что «Огонек» твой. Неси сюда — я сделаю дарственную надпись!

— Обойдусь! — поосторожничал мой опытный друг, — слушай, а Баронесса вчера не приходила?

— Я не видела.

— Значит, померещилось! Давай-ка сюда капли, а чаек я уже дома — дома и стены помогают!

— Когда по ним не размазывают, однако.

— Значит, не померещилось! — сообразил он сразу же.

Похоже, тайна сожжения символа была соблюдена, и я вздохнула с некоторым облегчением. Барон явно заработал обещанную награду чистосердечным признанием, и после церемонии награждения мы быстро покинули Колонный зал.

— Пятнадцать капель, Андрей Константинович? — встретила я своего алкоголика теплой улыбкой.

— Нет, я не пью.

— Тогда чаю или китайского национального напитка?

— Что за напиток? — нахмурился собеседник.

— Это из известного всем анекдота про Вовочку и учительницу географии. Она утверждала, что то, чем Китай торгует с нами, пьют по утрам родители Вовочки. Вовочка, в отличие от тебя, сообразил быстрее.

— Ну, дай что-нибудь по своему усмотрению. Мне нужно позвонить в Москву. Пойдешь со мной на почту?

Он давал понять, что звонок имеет сугубо деловой характер, и я не стала противиться. Желающих позвонить было мало, и Москву Андрею дали довольно быстро. Из будки до меня долетали только отдельные слова, но я поняла, что он просит кого-то узнать, где точно располагается какой-то поселок.

Да, — подумала я, — у мужчин бывают дела всякие, и, что характерно, разнообразные.

По возвращению мы отправились в новый городок, расположенный за пределами Национального Парка у атомной станции. Комплекс зловещих зданий станции стоял неподалеку от городка, но проехать туда поближе не удалось. На въезде в городок стоял большой деревянный ряд, украшенный флагами разноцветных одежд и иконостасами импортных сигарет. Слышалась польская речь, и мы медленно двигались по шоссе, минуя «Шкоды» с иностранными номерами. Покупателей почти не было, и надежда в глазах торговцев сменялась тоской по мере нашего продвижения вперед.

Нас очаровала главная улица городка, где были продуманы каждая неровность местности, каждый камушек и каждое деревце. Невысокие домики, слепленные друг с другом лесенками с площадками и низенькими балюстрадами, толпились в веселой очереди за светом и теплом, оконные витрины сияли чистотой, и оранжевые настурции глядели на прохожих с умильной свежестью. У стены какого-то общественного зданьица стояла группа мужчин. Мы подошли поближе.

На стене висело написанное от руки объявление о предстоящем митинге русскоязычного населения, которое составляло среди жителей городка значительную долю — в основном, это были строители. Человек лет шестидесяти с прекрасной осанкой раздавал желающим листовки с протестом против притеснения некоренного населения местными властями. Мужчины деловито обсуждали выдвигаемые требования. Я стояла и слушала, пока Андрею не надоело.

— Пойдем, я куплю тебе местную газетку, — сказал он, — хотя у тебя и так пол-комнаты газетами завалено — не пойму, правда, зачем.

— Детская слабость к заголовкам, но мои хозяева в восторге — им хватает бумаги до следующего лета, — оправдалась я, и, отобедав в местном кафе, мы вернулись домой.

Пакавене встретила нас тишиной. Мы решили сразу же отправиться в лес, и на крыльце столкнулись со своими хозяевами — Жемина вела Юмиса на перевязку в медпункт турбазы.

— Запирайте свои двери, — сказала она, — к мяснику позавчера воры залезли и стекло выбили, а взять ничего не успели — их Ядвига спугнула. Наверное, деньги искали.

Я снова поднялась наверх, и это возвращение оказалось для меня роковым. Минут десять я искала в кладовой висячий замок, а потом заперла дверь, и, подымаясь на холм за домом Вацека Марцинкевича, мы услышали со двора Лаймы, племянницы Юмиса, странный детский вопль. Маленький Янис стоял у открытой двери дощатого сарая с расширенными от ужаса глазами, крича ровно и на одной ноте.

То, что мы увидели, было ужасно. От сладковатого запаха крови, сгустившегося в сарае, у меня тут же началась рвота, и Андрей вывел меня из сарая.

— Уведи мальчика! — сказал он. Я вытерла рот купальным полотенцем, и повела охваченного ужасом Яниса в наш дом. Дома была только старая пани Вайва, и, увидев нас из окна, она рухнула куда-то назад, но тут из маленькой мастерской, пристроенной к сараю, вышел Стасис, и я крикнула ему:

— Скорее туда, Лайму убили!

На мой крик выскочила тетка, я повторила ей про смерть Лаймы и попросила пол-таблетки седуксена.

Она тут же принесла половинку таблетки и стакан воды, я повела мальчика в хозяйскую спальню, дала лекарство и уложила в постель. Он уже не кричал и не плакал, но смотреть на ребенка было страшно.

— Вот так и строй счастье на детской слезинке! — не выходило у меня из головы.

Из соседней комнаты донесся голос Андрея, он объяснялся по телефону с милицией. Потом он выгнал меня из спальни, но через пять минут и сам вышел оттуда с сообщением, что мальчик уже спит. Пани Вайва, успевшая с моей помощью проглотить капли корвалола, полулежала в кресле, жадно глотая воздух. Андрей наклонился к ней и предложил уснуть. К моему удивлению, она тут же и уснула.

— Посиди, пожалуйста, с ними здесь, если можешь, — попросил Андрей, — и не отходи от дома, пока я не вернусь.

Андрей ушел. Тут же вбежал белый, как мел, Стасис.

— Где мой сын? — закричал он с порога, но я не понимала, о ком идет речь.

— Где Янис? — спросил он тогда и стал трясти меня за плечи.

— Он в спальне спит, не кричи.

Стасис ушел в спальню, но потом вернулся, сел на стул, закрыв лицо руками, и его забило крупной зябкой дрожью.

— Примешь чего-нибудь успокоительного? — спросила я, выждав, когда дрожь стала утихать, но он отнял руки от лица и ответил так, будто я задавала ему совсем другой вопрос.

— Они не дали пожениться нам, потому что мы родственники, но я все равно сделал бы это. А теперь уже поздно.