Клуб бессмертных

еди ночи в комнате становится очень светло.

– А, ничего страшного, – рычит граф, осушая очередной кубок вина; мне становится страшно за него, – это соседнюю деревеньку запалили мои ребята. Валахи. Нет для меня врагов страшнее. Хуже турок.

Я улыбаюсь и выхожу проветриться. Постепенно светает. Дракула навалился грудью на стол и храпит. Из уголка его рта вытекает слюна. Бог мой, как я, тщедушный иудей, попал в эту компанию настоящих героев?! Я поправляю голову графа на блюде с куропатками и ухожу. Спускаюсь по дороге вниз от замка и на минуту останавливаюсь у дерева, на котором распяты останки скелета. Прошло уже двадцать семь лет, и из моей глазницы уже вылез маленький зеленый побег.

К тому времени, когда я спускаюсь в долину и подхожу к городу Пятра Нямц, окруженному четырнадцатью прекрасными монастырями – они обступили город, словно женихи невесту на выданье, – наступает XIX век. Я останавливаюсь на ночь в парикмахерской сумасшедшего еврея, который прячет под кроватью Тору.

– Брат, – будит он меня среди ночи, – ответь, когда наступит пора освобождения нашего народа?

– Я не знаю, о чем ты говоришь, – я рассержен, потому что мне приснилась Ниса, – дай мне спать, хозяин.

– Я узнал тебя, – жарко шепчет он потрескавшимися губами в мой подбородок, – ты мессия нашего народа.

– Замолчи, – мне смешно, – ты святотатствуешь.

Но под утро, когда я покидаю дом парикмахера, который взял с меня за ночлег двойную цену, бросаю ему напоследок:

– Ты будешь отблагодарен за свое гостеприимство.

Его глаза выглядят, должно быть, так же, как и мои глаза тогда. Две тысячи лет назад. Он ничего не понял. Очень жаль. Что ж, если мы сумеем найти Прометея и с его помощью разрушить чары Молдавии, этот несчастный еврей будет мучиться от силы триста лет. Немного, учитывая срок моих странствий.

По дороге в Яссы мне встречается табор цыган. Четыре тощие лошади тянут повозку, в которой лежат дети и больная старуха. Остальные члены табора, – числом тридцать три человека – бредут пешком. Стоя по колено в канаве, я пропускаю мимо себя этот обоз и узнаю в каждом из этих цыган себя. Как? Разве я не говорил? Ах, да, конечно. Цыгане – народ, начало которому дал я. Это был первый и единственный раз, когда я изменил Нисе. В Александрии. Толпа разъяренных христиан как раз разгромила библиотеку и тащила по улице нескольких ее служителей. На улочках города полыхали книги. Самые благоразумные жители свитки не сжигали и брали домой: пергамент пригодится в хозяйстве. Меня поначалу приняли за язычника, но хозяйка гостиницы, в которой я остановился, именем Христа поклялась, что я – последователь их Бога. Поворчав, фанатики меня отпустили. В благодарность за это я остался в гостинице еще на одну ночь и лежал с хозяйкой – странной молодой еще женщиной – на одной постели.

– Как тебя зовут? – спросил я после всего.

– Разве тебе это важно? – улыбнулась хозяйка.

– Мне интересно имя женщины, в чреслах которой прорастает сейчас мое семя.

Она сказала, что ее зовут