Звездочка и Коробок

Мы со Звездочкой зависаем в тамбуре, ну, между вагонами. Потому что в вагон совершенно не хочется. Там очень сердитые дяденьки и тетеньки. Мы открываем окно, нажимаем на кнопку, которая открывает окно, и на нас дует ветер, как будто это такая кнопка, которая включает ветер. Это...

— Ствол, ты со мной больше не разговариваешь?

— Разговариваю. Только сейчас, погоди. Через минуту начну разговаривать. — Я говорю ей: — Отпусти кнопку. Не надо ее нажимать все время.

Это так действуют стразы. Сначала тебе вставляет, потом отпускает, а потом снова вставляет и опять отпускает. То есть ты думаешь, что они больше не действуют, стразы, а они еще действуют, еще как действуют. Вот и мы тоже... Мы со Звездочкой не ели стразы уже три дня, но они еще действуют — те, которые мы съели раньше, три дня назад. Называется: остаточные явления. Они остаточные, но недостаточные. Потому что нам хочется съесть еще. Ну, чтобы действие было сильнее. Когда мы...

— Ствол.

— Тс-с.

— Ствол. — Звездочка говорит: — А давай ты немножко меня полижешь. Ну или я тебя.

— Нет.

— Ну, Ствол. Ну давай.

— Нет.

Когда мы приедем в Вульвергемптон, мы найдем тех людей, которым надо отдать таблетки, ну, которым Коробок говорил, что их надо отдать, а они, эти люди, дадут нам денежку, которую надо будет отдать Коробку, денежку и таблетки, денежку — для Коробка, а таблетки — для нас, ну, за то, что мы привезем им таблетки. Этим людям, которым мы их привезем. Ну, таблетки. Которые в пакетике. Который привязан к моим джинсам, к петельке для ремня, и заправлен внутрь, ну, чтобы было не видно. Пакетик с таблетками едет на мне, в моих джинсах, как мы со Звездочкой едем в поезде.

Звездочка смотрит на меня. Я уже знаю, что, когда она смотрит вот так, это значит, что она говорит что-то такое, что мне стоит послушать, потому что она говорит все правильно, даже если она говорит неправильно. Она смотрит мне прямо в глаза, ищет во мне что-то такое, что захочет ответить на ее предложение полизаться. Она...

— Ствол.

Я говорю:

— Нет. — Она ничего не найдет. Ничего такого во мне, что захочет ответить. Ну, на ее предложение. Потому что мне вовсе не хочется никаких глупостей. Вот Звездочке всегда начинает хотеться глупостей, если кто-нибудь на нее сердится. И если не сердится — тоже. А мне, если я не на таблетках, совершенно не хочется глупостей. Если я не на таблетках, мне вообще ничего не хочется. Никаких глупостей.

Собственно, в этом и трудность. Мне хочется глупостей только тогда, когда я на таблетках. Но зато если я на таблетках, мне сразу хочется, да. Еще как хочется. Прямо страшно подумать как. Сразу хочется заняться чем-нибудь по-настоящему нехорошим. И не смейтесь, пожалуйста. В этом нет ничего смешного, С вами все точно так же. Ну, может, чуть-чуть по-другому, но смысл тот же самый.

Я стою, просто думаю о своем и вовсе даже не думаю о каких-то там глупостях, просто смотрю в окно, где рассвет. Он оранжевый, рассвет. А небо — синее. И все это вместе похоже на апельсиновый сок с газировкой, когда пьешь его через соломинку, ну, через которую пьют.

— Ствол. — Звездочка говорит: — Ну давай. Ты же у меня не мужчина, а зверь,

— Что?

— Мне хочется, Ствол. — Звездочка говорит: — Мы уже давно не занимались ничем нехорошим.

— И что?

— Ну, вот и хочется уже заняться. А то ты меня совсем забросил. — Звездочка говорит: — Это неправильно.

— В мире вообще все устроено неправильно.

— Ну пожалуйста, Ствол. Ну давай. Уже надо заняться чем-нибудь нехорошим. Ну, чтобы было хорошо. — Звездочка говорит это особенным голосом. Своим специальным голосом, от которого мне сразу должно захотеться заняться глупостями. Или почувствовать себя виноватым из-за того, что мне вовсе не хочется глупостей. — Посмотри на меня, Ствол.

Я не смотрю на нее. Я смотрю в окно.

Я играю в игру. Мысленно, у себя в голове. Игра называется дорожный скраббл. Ну, такая игра со словами, в которую можно играть в дороге. Например, в поезде. Смотришь в окно, видишь там за окном всякие штуки, предметы или явления и подбираешь для них названия. Вспоминаешь, как эти предметы, ну или явления называются. Потом, когда слово подобрано, ты начисляешь себе очки. Двойные очки за слова, если ты подобрал слово правильно, и двойные очки за буквы, если ты вспомнил два слова для обозначения одного и того же предмета. Ну или явления. Там, за окном...

— Ствол. — Звездочка говорит: — Посмотри на меня.

Там, за окном, я вижу предмет. Или это явление? Нет,

наверное, все же предмет. Пытаюсь вспомнить, как он называется. Ну такой... высокий... на нем еще держатся провода. Это... это...

Звездочка говорит:

— Ствол. Ну давай.

Это... это... какое хитрое слово...

— Ствол, ты что, меня даже не слушаешь?

Столб. Это столб. Двойные очки за слова.

Звездочка лезет своим языком мне в рот. Я не хочу...

— О, Ствоооооо...

Она пытается сказать «Ствол», но не может, потому что ее язык у меня во рту, и в таком положении говорить неудобно. Вот эта часть мне очень нравится, ну, та часть от глупостей, когда она лезет мне в рот языком, моя Звездочка. Это очень приятно и как-то правильно... как будто мой рот и ее язык специально созданы друг для друга. А вот другая часть глупостей мне не нравится. Та часть, когда Звездочка лезет рукой мне в промежность и начинает хватать моего безобразника. Это уже безобразие. Потому что мы едем в поезде, а поезд — не самое подходящее место, чтобы хватать моего безобразника. Потому что мы заняты делом. Мы едем в Гемптон, чтобы отдать таблетки тем людям, ну, которым Коробок говорил, что их надо отдать. Таблетки, которые в пакетике. Который заправлен мне в джинсы. Туда же, где мой безобразник. И Звездочка хватает его рукой.

— Ну давай, Ствол?

— Что?

— Давай займемся чем-нибудь нехорошим. — Звездочка говорит: — Мне очень хочется, очень. Это все из-за поезда. Он меня возбуждает.

— Ну хорошо, — говорю. — Давай. — Все что угодно, лишь бы она замолчала. — Только по-быстрому и один раз, хорошо? И есть еще одна сложность. — Я оглядываюсь по сторонам. — Надо придумать, где мы этим займемся. Тут нельзя. Тут нас увидят. — Вот если сейчас можно было бы оказаться на улице и сделать это под синим небом, где оранжевый закат... Но на улице мы оказаться не можем. Потому что мы в поезде, и поезд идет. То есть это так говорится, что он идет. А на самом деле он едет. И даже если мы спрыгнем с него, потом мы его не догоним. Он уйдет. То есть уедет. И мы его не догоним. — Мы... — Я думаю, думаю, думаю. — Во, я придумал. Можно пойти в туалет. — Я открываю дверь в туалет и заглядываю туда. — Ой, извините. В следующий раз закрывайте дверь на замок.

И он закрывает ее на замок. Ну, этот дяденька в темном костюме в полоску, который сидит в туалете. Сидит и сердится, потому что он весь из себя сердитый.

Тут очень тесно. Ну, в туалете, который в поезде. И особенно — если пытаешься заниматься глупостями. Локти бьются о стенки. Коленки бьются о коленки, мои коленки — о Звездочкины.

Звездочка говорит мне прямо в ухо:

— Здесь мало места.

Она права, места мало. Даже если попробовать по-другому — все равно его мало. Мы пытаемся по-всякому: чтобы Звездочка села на унитаз, а я сел сверху, или чтобы я сел на унитаз, а Звездочка села сверху, или вот чтобы Звездочка села на раковину, а я был стоя, или чтобы я сел на раковину, а Звездочка — на унитаз, или чтобы Звездочка встала спиной к двери, а я встал рядом и обнял ее, и засунул язык ей в рот, но все равно неудобно и тесно, и коленки бьются о коленки.

Звездочка вздыхает и говорит:

— Нет, ничего не получится.

Я думаю.

— Да, — говорю. — А если попробовать так...

У меня есть идея.

— Давай снимем с себя вообще все. Ну, всю одежду. Даже носки и ботинки. Голые мы займем меньше места. И приклеимся друг к другу, если вспотеем. Я даже знаю, как это называется. Безопасный секс.