Надувной доброволец

Вернулся на следующий день. Морфиновое утро похоже на плащ, знаешь. Но игроков там уже не было. Мазок доллара и механический фонтан. Опустошённые газовые баллоны, покрывшиеся коркой. Приметы отшумевшего веселья, череп, оставленный на батуте.

И я подумал: “Части устаревают, это — капюшон с улыбкой, это — ниппели па машинах, это — норма, кто может её соблюдать?”

Внезапно выпал снег, сохраняя время.

Блеющие диссиденты окружили меня, когда я пытался уйти по тесным улочкам. Я пробился через чешую, дождём летящую из их глаз. Борьба с этим искажением была явно излишней, и я начал спотыкаться, дублёная шкура моего добродушия скручивалась, как бекон. Лихорадочные видения. Вздымающиеся кебабы истекают соусом саше. Таинственные дыры в небесной крыше. Война жуков, лязгающие сяжки. Львиный рык детей. Кишащее небо неуклюжих охранников. Голова разрывается, как гранат.

Доходила молва про шлюху, подрабатывающую чтением судьбы. Ужасные слухи. Рождённые с помощью костепилки. Подвал отвращения. Ни капли слюны. Решил разыскать её.

Держал тонкий нефритовый портрет Ли Освальда в кармашке за каждой щекой. Вот насколько серьёзно я подошёл к вопросу. И она меня не разочаровала. Каждый час сверялась с клоковолосой сморщенной головой на цепочке от часов. Взрывала динамитом рыбу, словно сама придумала эту игру. Нос из цемента. Что само по себе и неплохо, но он никогда не просыхал, и люди сжимали его в форму по собственному выбору, как будто это пластилин. Комната была филигранно отделана клапанами давления, кодексом молитв, плотскими телефонами, бартерными костями, грибовидными мочками ушей и точечными кольями.

— Во-первых, и во-главных, — сказала она. — Знаешь какие-нибудь языки?

— Тьму, — сказал я.

— Один язык.

— И безнравственность, немножко — едва хватает.

— Едва хватает безнравственности, — пробурчала она, записывая. — Отлично. Теперь возьми этот кинжал, закрой глаза и коснись носа.

— Кинжалом?

— Именно. Хорошо, очень хорошо. Вот платок. Ты когда-нибудь ел тапира?

— Тапира — нет…

— Уверяю, вкус отменный.

— Ясно.

— И как мы себя развлекаем? Гордо несём бремя алкоголя и изгоняем антагонистов из пустого воздуха, без сомнения.

— Как ты узнала?

— Я всё знаю. У меня есть проклятая пирексовая репродукция твоей задницы под колоколом в другой комнате.

— Прошу прощения?

— Гордость дома. Сразу после бумагорезательной машины.

- Да?

— Вернёмся к делам нашим скорбным, бодрячок.

Сколько ты знаешь о мире?

— Я считаю, что собаки большие, их чашки и чайные штуки — тоже.

— Хорошо, для начала ничуть не хуже других вариантов. Когда я была ребёнком, меня не могли и за уши оттащить от крови. Но люди взрослеют. Газ раздувает руки, и просыпается самоуверенность. Браслеты разделили меня и иссушили моё время — я подобна дереву, проигрывающему дуэль с дождём. Успокоенная каминным трофеем из панциря честолюбия. Ты знаешь, чего я до сих пор планирую добиться?

Я покачал головой.

— Всё вокруг станет съедобным — потому что я так сделаю. Мне не понадобится ничего сложнее совочка, заигрывающего барсука, десяти навыков, которыми я не обладаю, басни, прочитанной по памяти, конуры размером с авиационный ангар и говорящего бублика.

Единственной проблемой будут существительные, по причинам, которые ты осознаешь, когда тебе только их и останется осознать.

— И всё-таки, почему?

— Еда на этой планете не говорит, пока не заговоришь с ней первым — а в этот момент уже поздно. Тебе это кажется честным? Лично мне — нет. Вино замораживает ошибку, идеальное сохранение на пятьдесят лет, или даже дольше. Сам посмотри. — И она открыла пузырь холодильника, демонстрируя обивку из мотыльков и закрытые клапаны. Она ещё некоторое время произносила монолог о том, что жизнь — это процесс еже секундного энергичного сопротивления аннигиляции, и в то же время остаётся податливой.

— Весь мир — это высокая стена спасения, насмешливая капитуляция перед отвагой, разлитой по бутылкам. Я любила атомы настолько, что дала им пристанище — возможно, слишком сильно. Они были перспективами, с которыми, я чувствовала, мне придётся иметь дело. Но ты узнаешь, что большая часть горожан ругает свои способности и усиливает тревогу. Семьи улыбаются в долг, бедствия выдаются авансом, чтобы всё оставалось поверхностным, доверие сифону постижения иссыхает по их приговору. В книгах нет ничего, кроме рыбы, сокрытой в холоде моря, или ощущения звезды, трогающей космос. Плохо для бизнеса.

— Как есть.

— Зато не питает болезнь.

— Однако может. Воздух выходит из страниц, когда их закрывают, полки удушья гибнут, страдая.

— Это не одно и то же, парень. Надень пелерину и скажи им, что ты здесь — посмотришь на реакцию.

— У меня реакция будет.

— Я знаю, что будет.

“Если ждать ублюдков, они появятся”, — сказала она. Умная цыпочка — не объяснила, что случится, если не ждать, и скоро я это узнал.

И там я нашёл свой путь. Распахнул занавеси утра, чтобы увидеть, как мир покрывается слоем общества.

Проблема — единственное, что получается, если встать в дверях со штанами только на одной ноге. И именно голая нога, а не та, что в штанах, станет причиной проблемы. Вооружись ножом, друг мой, и опасайся полиции.

Проблемы с дьяволом

Дьявол уставился в осадок на дне пинты и задумчиво поджал губы.

— И это всё, что ты имеешь сказать в свою защиту.

— И ещё тот факт, что моя зрелость проходит в громадном музее.

— Да, хотелось бы упомянуть, что ты никого не ввёл в заблуждение, и они на холостом ходу. Но все плывут по течению и полностью довольны.

— Ты про мелкие ожидания.

— И дерьмовые суждения.

— Так ты полон осуждения?

- О нет — меч правды ржавеет в ножнах, и я этим доволен. Но сегодняшнее злоупотребление — первое из многих.

— Не уверен, что уследил за галопом дерьма, которое ты называешь дискуссией.

— В будущем ты снова должен будешь бранить расплавленное стекло, и за это я должен наказать тебя сейчас.

— И как ты собираешься подвергнуть меня так называемому наказанию? Надо думать, выпорешь копытом.

— Нет, для таких дел у нас есть ядерные твари. — И он указал на нечто, напоминающее омара, лакающее, как кошка, из почкообразной плошки. Размером с таракана и блестящее, как патентованный кожаный башмак.

— О, я как-то его не заметил. Значит, мне действительно придётся заплатить за то, что я ещё не сделал?

— Прошлое, настоящее, будущее — всё едино.

— В каком смысле?

— В том смысле, что в любом времени ты ублюдок.

— А вот тут позвольте возразить — я помню случай, когда был героем мирового уровня и милым мальчуганом. Это началось при металлическом господстве лицемерия, сплошная безвкусица и украшения из карликов-акробатов. Преимущества в действии, Эдди отважился войти в поток машин… — В этом месте я рассказал историю, столь наполненную чудесами и магией, что едва не ослепил сам себя. Целые империи были прорисованы на уровне детализации блошиной ножки, купола из мангрового дерева потели дождём, волшебство ловили среди закрытого храпения невинных, принцы в надувных

брюках пихались, как девочка, осуждённые на плавание к температурам неизвестным, психи наносили дорогие раны, собаки красили губы, изобилие храмов и жертв.

Часы шли, а я как раз вошёл во вкус.

— И вот я стою около ринга в плавательной маске, я придумал этот трюк, чтобы отвлечь победителя от избиения Эдди. “Не вставай, Эдди, не вставай! Над тобой все смеются. Эдди посмотрел на меня невидящим взглядом. Его прижжённая невинность ещё дымилась, можешь себе представить. И…

— Хватит, хватит, хватит, ты, ублюдок! — внезапно заорал дьявол и обжёг меня негодованием во взгляде. — Что за кровавый ад ты мне тут разыгрываешь? Ты с ума сошёл? Думаешь, мне настолько нечем занять время, что я готов выслушивать, как позирующее бедствие без конца перерабатывает свои сопли?