Последнее лето в национальном парке (СИ)

Стаканчики с буроватой газированной водой, неприятно контрастировавшие с солидной закуской, казались нетронутыми. Разгоряченный Витас кинулся достать что-нибудь, более подходящее к столу, у своих деревенских корешей, хотя провал этого предприятия был предопределен заранее. Доцента философии, сидевшего на крыльце в ожидании Витаса, вдруг озарило, что водка на столе все же стоит, но она замаскирована под «Буратино». Уверенный в своей правоте, он принял личину светского льва, деликатно постучал в дверь и развалился в кресле с моим стаканчиком в руках, рассыпав предварительно сладчайшие комплименты всем дамам без исключения.

Мы с садистским удовольствием ловили момент (не думай о мгновеньях свысока!), когда его вкусовые рецепторы уловят приторный вкус пузырьков «Буратино» без предполагаемой посторонней примеси. И они его уловили, после чего фигурант предпринял последний отчаянный шаг. Притворившись теперь пьяным пролетарием, он стал искать выход из комнаты в камине, но, как и ожидалось, не нашел его. Тогда, неприятно выругавшись, он отпрянул прямо к дивану, где лежала моя походная сумка с бутылкой настойки.

Мое сердце сжалось от горечи поражения, но сумка, к нашему совместному с Генрихом и Иреной удивлению, оказалась пустой. Пристыженный доцент удалился, а мы искренне восхитились Баронессой, хорошо знавшей предмет и успевшей сунуть бутылку под свою гигантскую соломенную шляпку.

Вечеринка заканчивалась, во дворе горевали неудачники, и мы, насладившись этим зрелищем, картинно удалились пьяной походкой с громкими песнями — каждая со своей, репетировать было некогда.

Нужно было не выходить из образа до шоссе, разъединявшего Нижнюю и Верхнюю Пакавене, но у шоссе наша веселая компания буквально натолкнулась на совсем одинокого мужчину. Мои девушки, осмелев от победы, тут же взревели: «Какой хорошенький! Чей же будете?» — и получили затем упоительный ответ, открывающий массу возможностей: «Пока ничей!» В этом маленькой сценке я всячески тушевалась на заднем плане, поскольку тут же узнала своего соседа по общежитию.

Услышав мужской голос, Витас мгновенно вынырнул из темноты и крикнул, что проснулись дети. У рано вышедшей замуж Ирены, действительно, было двое маленьких детей, и, хотя Витас явно врал, но Ирена все же покинула нас. Тогда я представила Андрея Константиновича Баронессе и сказала, что уступаю кавалера в награду за ее сегодняшние успехи. Никто не возражал, и Баронесса тут же защебетала. Скорости ее языка, язвительности выражений и точности формулировок мог позавидовать сам Жванецкий, но она делала это без домашних заготовок и сочного одесского детства.

Барон уже лежал в постели, предвкушая примирение с супругой. Услышав за дверью ее щебет, он сладчайшим голосом пригласил Баронессу спеть ему перед сном песенку. Баронесса сделала вид, что не услышала и продолжала рассказывать коллеге увлекательную историю о своих дежурствах на «Скорой помощи». Андрей Константинович посмеивался и выглядел при этом самым благодарным слушателем на свете. Одновременная дружба с обоими супругами требует недюжинных дипломатических способностей, и я решила, что пора менять позиции, тем более, что мое участие в беседе представлялось совершенно не обязательным.

— Барон, я приведу сейчас Ларису Андреевну, твоя-то певица ей в подметки не годится, прости за рифму!

Барон обдумал предложение и сообщил, что Лару он, время от времени, слышит по радио, на Кавене и в театре, а мои способности ему до сих пор не известны. Я оставила собеседников у двери и ушла к другу.

Глядя в его родные глаза, я задушевно и серьезно спела то, что удалось вспомнить:

Прибежала мышка-мать, стала в гости лошадь звать, Приходи к нам, тетя лошадь, нашу детку покачать…

Мышонку не пели это уже с четверть века, потому показалось мало. Далее последовала мифо-поэтическая сказка о курочке-рябе и космическом взрыве мирового яйца в ее нескольких вариантах, включая ведийский, китайский и финский — в последнем была уточка-ряба. Кроме того, были упомянуты пасхальные обряды славян и африканский обычай разбивать культовое яйцо на свадьбе. Голоса за дверью стали удаляться в неизвестном направлении, но мне пришлось детально описать красоту Барона, начиная с макушки. Я решила не быть оригинальной.

— Голова его — чистое золото; кудри его волнистые, светлые, как молоко (в оригинале значилось «черные, как ворон», но Барон любил точность)… Глаза его — как голуби при потоках вод, купающиеся в молоке, сидящие в довольстве… Щеки его — цветник ароматный… Губы его — лилии…

Он окончательно рассиропился, а когда мой рассказ о его красотах дошел до уровня шеи, и я натужно пыталась вспомнить подходящие для мужской груди цитаты из библии, он начал с нескрываемым интересом поглядывать на свой прикрытый одеялом живот. Меня выручило появление Баронессы.

— Барон! — закричала она с порога, — ты уже не самый красивый мужчина Пакавене, появились и более привлекательные экземпляры.

Барон обеспокоенно посмотрел на меня, и я, как честный человек, подтвердила. Впрочем, дело было отнюдь не в моей правдивости, он слишком любил донимать меня рассказами о своей неотразимости в женских глазах.

— Уничтожить меня, сучки, мечтаете! — начал было вскипать мой малыш, оскорбленный появлением Дантеса и предательством самых дорогих ему людей, включая Арину Родионовну, но тут мы, перебивая друг друга, поведали о сегодняшних неудачах его папаши. В душе Барона, до сих пор возмущенной новогодними происками предка, злорадство на равных боролось с сыновними чувствами и мужской солидарностью. Что победило — осталось неизвестным, но я оставила своих друзей в отличном настроении.

Над черными соснами всходила огромная красная луна, теплый ночной воздух полнился шорохами и приглушенными голосами, в лесу из-под земли пробивался запоздалый петров крест, и где-то рядом огромные вепри водили по черничникам своих свирепых женщин. Каким неуместным на этом празднике жизни выглядело мое одиночество…

Моей звезде не суждено Тепла, как нам — простым и смертным; Нам — сытый дом под лампой светлой, А ей лишь горькое вино…

На лавочке сбоку от кухни с весьма довольным, как мне показалось, видом сидел Андрей Константинович. Я мысленно поздравила Баронессу с огромным успехом и вдруг ощутила страшную горечь в сердце в связи с собственной неудачей в лотерейном розыгрыше.

— Спокойной ночи, — произнесла я тогда с предельной сухостью, намереваясь быстро пройти мимо.

— Я хотел задать вам два вопроса. Во-первых, как ваша спина? И, во-вторых, у меня сегодня возникло ощущение, что вас что-то сильно тревожит. Быть может, расскажете, все-таки теперь я ваш семейный врач.

Я тут же почему-то вспомнила о трупе и на мгновение почувствовала себя Кисой Воробьяниновым, когда, оглядев ладную фигуру нового знакомца с крепкой шеей, тот подумал: «А-а-а! Расскажу…» Я уже пару раз порывалась поведать о случившемся Барону, но тот слишком любил пускать красное словцо по ветру. Меня остановило, однако, откровенно насмешливое выражение глаз Андрея Константиновича, и я ответствовала совершенно ледяным тоном.

— Благодарю, все в порядке. Это касается и второго вопроса. А ваши впечатления о Пакавене остались прежними?

— Нет, они сегодня существенно улучшились. Я прекрасно провел вечер с вашей приятельницей.

Кстати, голос ее супруга мне показался знакомым.

— Возможно, вы слышали его сегодня утром. Я прошу прощения, если мы вас побеспокоили.

— Вы обещали проводить меня на кладбище.

— Да, я помню, но завтра погода может не позволить. Условимся на первый хороший день. Спокойной ночи!

Ночь оказалась совсем не спокойной. Дьявол засылал на бедную маленькую Джен Эйр полчища инкубов, но она храбро размахивала белыми одеждами и к утру победила всех своих врагов. Поднявшись с постели в несусветную рань, я посмотрела в окно и увидела у дверей сарая Юмиса — серая кепка, руки в карманах, сгорбленные угловатые плечи и вселенская тоска под мелким холодным дождиком. Неожиданно он взглянул вверх, поймал мой взгляд и бухнулся прямо в грязь, сложив молитвенно руки. Старушка-блокадница, наблюдавшая эту сцену из окна первого этажа, описывала ее позднее на кухне, как попытку пообщаться в нетрезвом религиозном экстазе с небесными силами, но я сразу же налила пятнадцать капель и показала на крыльцо — грязь, действительно, казалась очень грязной, а женское сердце не камень.