Последнее лето в национальном парке (СИ)

— Как жаль, — сказала я ему, — ваш друг, похоже, был воплощением самой жизни.

— Пойдем, Галю, потанцуешь мне, — сказал он совершенно серьезно, и я поняла, что ему нужно выговориться и выплеснуть свою боль. Мы познакомились, но я так и осталась для него Галей. Умершего звали Сергеем, Сергеем Павловичем, он был сыном знаменитого советского разведчика, и Тищенко всю ночь лихорадочно и быстро говорил о своем друге. Я не могла ничего сказать, да, собственно говоря, это и не требовалось. В моей памяти осталось только удивительно верткое и пластичное тело, заведенное при рождении в такую сильную пружину, что она могла бы раскручиваться и две жизни подряд. Спустя девять лет в гениальном югославском фильме Эмира Кустурицы «Подполье» я узнала тот же жизненный запал в его героях, но это было только кино.

С тех пор и начался мой странный роман, о котором знали лишь мы вдвоем. Юрку Тищенко нельзя было назвать красавцем, но у него была бездна хитроватого обаяния, и творческие идеи фонтанировали беспрерывно и сильно. Он был очень надежен, с ним можно было идти в горы, но приручить этого певчего дрозда было невозможно. По слухам, в Ленинграде его постоянно ждала кроткая и верная женщина, и он очень ценил ее безропотную преданность, хотя и не женился на ней.

Я так и осталась частью живописной и удивительной картины его мира и хорошо смотрелась на фоне каких-то отдельных декораций, но мы не пытались увидеться зимой, хотя я и посмотрела в Ленинграде несколько спектаклей с его оформлением. Он бывал в Пакавене наездами, и никак не выделял меня из общей компании, пока мы не оставались одни, но Юрка был очень интересным собеседником и подходил для моего собственного летнего театрика.

Я была безмерно благодарна ему за то, что с нашей первой случайной встречи жизнь снова обрела для меня краски, хотя я никогда не исповедывалась и не искала его любви. Около меня всегда приплясывала тень его погибшего друга, но для Тищенко — это я сама приплясывала легкой тенью вокруг все еще живого и веселого друга. Тем не менее, я уже могла снова озираться по сторонам и перебирать зимних мужчин в поисках своего единственного варианта, но, увы! — я уже слишком хорошо знала, чего хочу, и мои снеговики таяли с первыми весенними лучами, а я сжигала свои варежки, как славянскую соломенную Маринку, и углублялась в воскрешение природы.

Этот роман тоже числился у меня по разряду сезонных явлений, и глубокая конспиративность нашей летней связи с Тищенко меня вполне устраивала, поскольку выносить на общественный суд и материализовать было, собственно говоря, нечего. Вот и сейчас, в перерыве между песнями, он на секунду подсел ко мне и спросил:

— Моя дверь будет сегодня открыта. Придешь?

— Сегодня, пожалуй, нет.

— Неужели я, наконец, опоздал?

— Бог его знает! Заезжай еще как-нибудь.

— Да, дела… — сказал он и отошел, а перекуривший народ очередной раз подтянулся к столу. Тогда Тищенко снова взял гитару и запел «Галю», которую исполнял с того дня только раз в году. Народ затих и задумался, а я тихонько выскользнула из двери и оставила Нижнюю Пакавене, огибавшую по берегу большого озера туристический пляж с его деревянными зонтиками, потемневшими от времени. По шоссе с визгом промчалась одинокая темная машина, и я перешла в Верхнюю Пакавене, подпиравшую большой лесистый холм, за которым жила богиня Аустрине, ведающая лучами восходящего солнца.

Глава 3

Еще толком не рассвело, когда я проснулась от легкого стука в дверь, вслед за которым появилось несколько помятое лицо Барона. Обычно он наносил подобные визиты сразу после приезда — ленинградский поезд приходил очень рано, и, пока Баронесса разбирала вещи, Барон будил меня, докладывал о прибытии и узнавал последние новости. Утреннее появление в разгар сезона означало, что его распирает от впечатлений.

И, действительно, новости были занятными.

Председатель подстроил к своему коттеджу зимний сад, и возлияния Бахусу происходили среди тропических пальм, лиан и папоротников. Хозяин казался расстроенным и пил много. Из застольного разговора Барон понял, что того беспокоит известие, полученное сегодня от брата. Когда они, наконец, добрались до диванчиков, председатель проговорился, что туристка была убита вовсе не кабанами, и из тела исчезла аккуратно вырезанная печень. Несколько более трезвый Барон долго не мог понять, почему председатель так расстроен этим известием, поскольку тот перешел на родной язык, который Барон понимал с трудом. Тем не менее, вырисовывалась какая-то связь убийства туристки с давней смертью его сестры.

В половине пятого утра, когда в деревне начинается рабочий день, Вальдас разбудил Барона и молча отвез его в Пакавене. Тревожить в столь ранний час Баронессу, естественно, было страшновато, а у меня имелось дополнительное спальное местечко. В разгар нашей беседы в коридоре послышались шаги, Барон не утерпел и выглянул.

— Что у вас тут за спортсмен с удочкой фигурирует? — спросил он ревниво, и я поняла, что Андрей Константинович отбыл на рыбалку. Присутствию Барона в моей комнате в любое время суток никто давно не удивлялся, но свежий человек мог и не понять. Да, дела…

Далее Барон пытался рассказать мне о своих выдающихся личных успехах, какими глазами смотрела на него вчера длинноногая моложавая председательша с пышными светлыми волосами, но я сказала, что вчера утром уже слышала о подобных победах от его папаши, и Барон успокоился на противоположном диванчике после приема пятнадцати капель.

Мы с Баронессой отдыхали как-то после ужина под кустом за огородом, наблюдая за столкновением Барона на узкой тропинке с юным белокурым созданием, по прозвищу Пупсик, занимавшим с родителями одну из комнат нашей мансарды. У Пупсика был суровый характер, и она терпеть не могла Барона, так как тот при встречах громко разглагольствовал о ее сходстве с юной Гретхен. Барон спросил, куда это она идет, а Пупсик, не останавливаясь, намекнула прямым коротким текстом, что идет, мол, куда нужно, на чем и разошлись. Несколько позднее Барон нашел нас под кустом и рассказал, как случайно встретил Пупсика, и та с ним кокетничала полчаса:

— Я ее спросил, куда это она идет? А она — «Ах — ах — ах — ах — ах!»

Нас разорвало от смеха, и мы тут же вывели дурную наследственную линию от его предков по мужской линии. К чести Барона, он стал хохотать вместе с нами. Он умел смеяться и над собой, и это делало его неотразимым. Мы любили друг друга и черненькими.

Глядя сейчас на спящего Барона, я раздумывала, не подремать ли и мне еще немного, но картина растерзанного тела снова не выходила у меня из головы, и я решила развеяться на кухне у Баронессы. Она кормила завтраком Ваню и сообщение о здравии супруга приняла с определенным раздражением. Мы поговорили о предстоящей женитьбе одного из сыновей-близнецов моей хозяйки, Альгиса, на Кристине, служившей главным плановиком молочного завода. Она была дочерью рыжего Звайгстикса из Нижней Пакавене, но обладала собственной двухкомнатной квартирой в райцентре. Эта энергичная и умная женщина была немного старше жениха и имела шестилетнего сына. Альгис, вернувшийся из армии с глубокой сердечной раной — его первая любовь, одноклассница Аушра, успела выйти замуж в соседнюю деревню — нашел в плановике верность и солидную опору, отсутствующие в юных легкомысленных созданиях.

Стасис, отличавшийся от своего брата-близнеца темным цветом волос, напротив, не представлял себя в роли женатого мужчины, потому что местные женщины сразу же ждали от мужей обустройства собственного крепкого гнезда с домом, огородом и целым стадом домашних животных, а Стасис был вольным стрелком, браконьером и работал время от времени на каких-то сомнительных должностях, оставлявших много свободного времени для охоты. В прошлом году они с Виелонисом подвизались в какой-то художественной мастерской, а сейчас он служил пожарником на атомной станции. Охотился Стасис не только в дремучем лесу, но и на турбазе, где не иссякал поток молодых и доверчивых туристок.