Страх гиацинтов

— Это… это…

Вел подошла поближе.

— Это ведь он, верно? — спросила она. — Этот ваш жилец. Человек, которого твоя мать пустила в дом. Это он! Отвечай! Это он!

Все смотрели на меня: Ллойд, Кинжал, Вел. Ждали моего ответа.

— Да, — произнес я громко и четко. — Это он.

— Так я и знала, — в голосе Вел звучало торжество. — Знала с самого начала. Совратитель малолетних.

— Ну я с ним разберусь, — крикнул Кинжал. Он выбежал из комнаты и помчался по лестнице.

Вел бросилась за ним.

— Только без ножа, Кинжал. Только без ножа!

Я побежал за ними. Кричал, чтобы они остановились. Когда я добрался до дома, Кинжал был уже наверху и топал по ступенькам.

Вел и мама стояли в прихожей.

— Не волнуйся, — сказала Вел. — Он не взял нож.

Сверху доносились вопли.

Мама выглядела ошеломленной.

— Вел, — произнесла она тихо. — Вел?

Вел обняла ее.

— Ох ты, бедняжка. Ты не понимаешь. Я ведь тебя предупреждала. — Она провела маму в гостиную и усадила.

— Что происходит? — мама попыталась встать.

Вел усадила ее обратно.

— Кинжал разберется. Так будет лучше.

Вопли прекратились. Доносились лишь жуткие шлепки. Словно кто-то лупил по мячу. Звук отражался от стен, пробирался мне под кожу.

— Я спала, — мама смотрела на Вел. — Спала, и вдруг постучали в дверь. Я открыла, и ворвался Кинжал. Что он делает с Папой Бритвой, Вел? Что происходит?

— Преподает ему урок, — Вел погладила маму по голове. — Так нужно.

Через некоторое время Кинжал спустился. Он обливался потом, его кулаки были в крови.

— Я отделал этого типа, — сказал он, задыхаясь. — Увижу еще раз, убью. Клянусь.

Мама заплакала.

— Ну, ты идешь? — спросил Кинжал Вел.

— Сейчас приду, дорогой. Иди.

Кинжал кивнул и ушел.

Я стоял, глядя, как Вел убаюкивает маму. Комната была залита оранжевым светом уличного фонаря. У мамы в горле что-то булькало. Вел напевала колыбельную.

— Что случилось, Вел? Что случилось?

— Он приставал к нашим мальчикам, — сказала Вел тихо. — Дал Догу грязный журнал.

— Правда? — спросила мама.

— Да. Правда.

— Просто не понимаю, — сказала мама сквозь слезы. — Он всегда был такой милый, любезный.

— Так всегда бывает.

— Я не понимаю, — сказала мама.

— Расскажи ей, Дог.

— Он смотрел на детей, — сказал я. — В парке. Я видел его. Просто сидел и смотрел.

— Видишь, — сказала Вел. — Ну что я тебе говорила?

— А когда болел, рассказывал мне истории.

— Ужас, — ахнула Вел. — Просто ужас.

Мама закрыла лицо руками.

— Все прошло, прошло, — убаюкивала ее Вел. — Завтра утром Кинжал уедет. Вернется к холодным ветрам и огромным волнам. А мы останемся вдвоем. Будем помогать друг другу.

Я слышал, как Папа Бритва идет в ванную. Я представил, как он смотрит в зеркало и видит свое отражение: глаза заплыли, кожа в синяках и ссадинах, сломанный нос, из ноздрей течет кровь. Я представил, как он ощупывает языком зубы, а они шатаются в разбитых деснах. Представил, как он наклоняется к раковине, открывает кран с холодной водой, набирает воду в ладони, подносит к распухшим губам, пьет, полощет рот, выплевывает воду с кровью, розовую на белой эмали.

Я представил как, умывшись, Папа Бритва возвращается в комнату, достает из-под кровати чемодан, запихивает одежду, надевает плащ и выходит. Он постарается спуститься по лестнице как можно тише, избегая любого скрипа, чтобы ничего не выдало его присутствие.

Я представил, как он на секунду застывает перед дверью гостиной, прислушивается к плачу мамы и бормотанию Вел. Затем глубоко вздыхает и выходит из дома.

— Дог, — окликнула меня Вел.

— Что?

— Ты правильно поступил.

— Я просто сказал правду.

Обнимая Верди

Я помню день, когда впервые увидел Верди. Мы только что похоронили отца, и в тот момент, когда наша траурная машина трогала с места, я заметил его отражение в боковом зеркале. Он был в черном кожаном пиджаке, усыпанном драгоценными камнями и золотыми блестками. Светлые волосы блестели на солнце. Инстинктивно я повернулся на сиденье, чтобы разглядеть его. Когда наши глаза встретились, он улыбнулся и помахал мне рукой. Мама дотронулась до моего колена и, вздохнув, сказала, чтобы я сидел прямо и вел себя прилично. В конце концов, это траурная церемония, и совсем не время вертеться. Но образ белокурого парня преследовал меня весь день. Похороны отодвинулись на второй план, и я беспрерывно фантазировал о нем. Судя по всему, ему было уже под двадцать — немыслимый возраст, мне-то самому было всего двенадцать. Той ночью, когда родственники ушли, а мама отправилась спать, я погрузился в мечты о нем. Я воображал, как делюсь с ним всеми бедами и страхами: рассказываю, как скучаю по отцу, хотя уже начинаю его забывать, как я хотел заплакать, но не смог. А белокурый парень обнимает меня, целует и делится своими тайнами.

Прошло две недели, прежде чем я увидел его снова. Он стоял напротив школьных ворот, когда я выбежал после уроков. Когда я заметил его, мои ноги примерзли к земле. Я ощутил странную щекотку в груди и животе, словно там скреблись пауки. Мальчики протискивались мимо меня, недовольные, что я стою в проходе. После смерти отца со мной никто не заговаривал. Мне кажется, их беспокоила моя утрата, даже пугала, словно скорбь и трагедия были заразными и могли передаваться, как какой-нибудь грипп.

Блондин смотрел на меня несколько минут. Потом перешел улицу. Ужас приковал меня к асфальту. Мне хотелось и спрятаться от него, и бежать ему навстречу. Но вот он уже стоял передо мной, положил мне руки на плечи и улыбался.

— Ты ведь Клауд, да?

Я кивнул.

— Можно я провожу тебя домой, Клауд?

— Да, — едва смог произнести я.

Мои одноклассники смотрели, как мы переходим улицу. Они толкали друг друга локтями и что-то говорили, явно впечатленные моим знакомым. Пока мы шли, парень все время напевал, я узнал пару оперных мелодий. Наконец, когда мы подошли к моей улице, он пробормотал: "Дальше я идти не могу".

— Ах, — дар речи покинул меня. Но страх потерять его, желание быть с ним придали мне смелости. — Пойдем ко мне. Перекусим. Посмотришь мою комнату.

Он провел рукой по глазам, сощурился от солнца и скинул свой кожаный пиджак. Под ним была белая майка, разорванная на груди. Я увидел его загорелую кожу и темный сосок. Пауки внутри меня взбесились.

— Пожалуйста, — взмолился я. — Останься.

— Может быть, в другой раз.

— Давай встретимся завтра.

— А ты не хочешь узнать, кто я?

— Нет. Просто давай встретимся.

— Меня зовут Верди, — прошептал он. И ушел прочь.

Я не отводил от него глаз, пока он не свернул за угол. Несколько минут я еще стоял на месте, мне казалось, что сейчас он вернется за мной. Но он не вернулся. И я пошел домой, погруженный в пустоту, в которой копошились пауки.

В этот день за обедом мама снова расплакалась. Она отодвинула тарелку и закрыла лицо салфеткой. Я пытался успокоить ее, но не знал, что сказать. Это было чувство вины, а не скорбь, мне кажется. Мама с папой постоянно ссорились последние полгода до его смерти. В ту ночь, когда он погиб, был жуткий скандал. Мама проклинала его и обвиняла, отец выбежал из дома и умчался в машине; мы видели его в последний раз. Через несколько часов, когда он откуда-то возвращался, он увидел перебегавшего дорогу ребенка и врезался в столб. По иронии судьбы, это был вовсе не ребенок. Механическая кукла, которую запустили на дорогу какие-то хулиганы.

Я помог маме подняться наверх, уложил ее в постель. Она приняла успокоительное, попросила меня вымыть посуду и приготовить ей что-нибудь горячее выпить. Потом, когда мы лежали рядом, потягивая какао, она взяла мои руки и принялась целовать каждый палец.

— Ты ведь любишь меня, Клауд?

— Конечно.

— А почему же он не любил меня? Почему твой отец не любил меня? Я ведь любила его, ты знаешь. Всегда любила его. Неважно, что я говорила или делала, но я ведь всегда любила его. Так почему же он не мог любить меня? Разве я не заслуживаю любви? Почему он предал меня? Он встречался с другой женщиной, Клауд. О, я знаю, что не должна говорить о нем плохо теперь, когда его больше нет, и ты меня наверное совсем возненавидишь. Но ты должен это знать. Иначе ты не поймешь, из-за чего мы все время ссорились и почему я так с ним говорила. Да, он отрицал это. Но я знала! Женщины всегда чувствуют такие вещи.