Страх гиацинтов

— Пропустишь. Ему может что-то понадобиться. Не хочу, чтобы он заблевал мое пуховое одеяло. Это твоя бабушка подарила мне на свадьбу, и вовсе не нужно, чтобы его испортил какой-то банковский клерк. По крайней мере, поговоришь с ним. Ты с ним никогда не разговариваешь.

— Это он со мной не говорит.

— Тебе уже скоро тринадцать, Дог. Нужно быть пообщительней. Иначе кончишь, как Папа Бритва. Ты ведь не хочешь этого, правда?

— Нет.

— Ну вот и общайся с людьми.

Весь день я приглядывал за Папой Бритвой. Он лежал в постели и чихал. Я подогрел куриный бульон, все время заваривал чай.

— Пожалуйста, не надо за мной ухаживать, Карадог, — попросил он. — Уверен, тебе есть чем заняться.

— Я вам мешаю?

— Нет. Не мешаешь. Просто я не люблю, чтобы из-за меня беспокоились. Ну что тебе торчать тут со стариком? Иди, поиграй с друзьями.

— Я дружу только с Ллойдом, а он в школе, — носовым платком я вытер ему мокрый лоб. — Я вам не нравлюсь?

— Конечно, нравишься. Что за вопрос.

— Вы никогда со мной не разговариваете.

— Я вообще мало с кем разговариваю, Карадог.

— Вы же говорите с мамой.

— Она говорит со мной. Это не совсем одно и то же. Я очень одинокий человек. Я сам по себе. И так было всегда. Это просто мой стиль. Пожалуйста, не думай, что ты мне не нравишься. Боже, это вовсе не так. Ты очень симпатичный молодой человек, Карадог. Скажи мне, ты скучаешь по отцу?

— Нет. Я рад, что он ушел. Он часто бил маму, однажды ударил ее так сильно, что у нее кровь пошла из губы. Я на него прыгнул. Схватил за волосы и не отпускал. Он ударил меня. Ударил по ноге. Синяки потом еще несколько недель не сходили. Но я ему выдрал волосы. Они застряли у меня под ногтями. Я ненавидел его. Ненавидел до слез. Я хотел быть вдвоем с мамой. Так что, когда он ушел, я ничуть не расстроился. Я был рад. Хотя мама огорчилась. Я этого не могу понять. А вы можете?

Я взглянул на Папу Бритву. Он спал. Несколько минут я смотрел на него. Потом оглядел комнату. Где серебряная шкатулка? Может быть, у меня не будет другого случая. Я мог бы узнать, что там — птичий клюв или нет.

Стараясь не шуметь, я открыл дверцу шкафа. Она чуть скрипнула, но он не проснулся. Я стал шарить по карманам: старые платки, конфеты, автобусные билеты, ключи, несколько монет. Но серебряной шкатулки не было.

Аккуратно я закрыл дверцу и стал ходить по комнате. Папа Бритва глубоко и ровно дышал, в уголке его рта показался пузырек слюны. Его пиджак висел на спинке стула. Я залез во внутренний карман. Ничего. Я проверил другие карманы.

— Ты это ищешь, Карадог?

Я отскочил от пиджака и взглянул на Папу Бритву. Он держал серебряную шкатулку.

— Ну, — повторил он. — Это?

— Да.

— Забавно, — произнес он тихо. — Нам кажется, что мы храним секреты, но мы заблуждаемся. Ничего не получается. Боже, у меня температура. Может быть, все это галлюцинация.

— Хотите чего-нибудь выпить? — предложил я.

— Да. Было бы хорошо. Спасибо.

Я налил ему воды.

— Мама тоже заметила эту коробочку. Она решила, что у вас там таблетки. Таблетки от сердца.

— Вот почему ты здесь? — спросил он. — На случай, если я умру?

— Да, — я передал ему стакан. — Вроде так.

Он сделал несколько глотков.

— Не волнуйся. Я совершенно здоров.

— Так это не для таблеток?

— Нет.

— Кажется, я знаю, что там, — сказал я. — Птичий клюв.

Папа Бритва усмехнулся.

— Птичий клюв, — повторил он тихо. — На кой мне сдался птичий клюв?

— Так это не клюв?

— Нет, Карадог. Нет.

— А что?

— Ох, Карадог, Карадог. — Он потряс головой. — Это длинная история. А я себя так плохо чувствую.

— Пожалуйста, — настаивал я. — Расскажите.

— Ты все равно не поймешь.

— Я попытаюсь.

Он посмотрел на меня.

— Сколько тебе лет?

— Почти тринадцать.

— Тринадцать. Замечательный возраст. Ну, тогда, может быть, и поймешь. Тебе ведь столько же лет, сколько было мне. Когда… когда это случилось.

— Что случилось?

Папа Бритва вздохнул. Потом, так тихо, что я едва расслышал, произнес:

— Я влюбился, Карадог. — Он вытер губы и взглянул на меня. — Слушай, я расскажу тебе, но ты должен поклясться, что никогда никому не скажешь. Ни маме, ни своему приятелю-соседу, ни маминой подруге. Особенно маминой подруге. Понял?

— Да.

Папа Бритва глубоко вздохнул. Он откинулся на кровати и уставился в потолок.

— Наверное, надо начать с моего отца. Он был тренером по боксу. Каждое утро спускался в спортзал тренировать молодых боксеров. Его конюшня, как он говорил. Когда я говорю «спортзал», я не хочу, чтобы ты думал, что там было что-то особенное. Нет. Ничего такого. Просто пустой зал с рингом и боксерскими грушами. Но мой отец любил это место. Это был его маленький мир, понимаешь? Он чувствовал себя там уверенно. Чувствовал себя хозяином. Ему нужно было место, где он мог бы так себя чувствовать. Понимаешь, его жена, моя мама, бросила его, когда я еще был совсем маленьким. В те времена это было неслыханно. Папа был совершенно раздавлен. Он чувствовал себя униженным. Несколько лет не мог прийти в себя. Помню, он сказал мне однажды: "В спортзале все надежно. А снаружи может случиться, что угодно. Но когда я с боксерами, я крепок, как скала".

В конюшне у отца было семь парней. Все местные и все совершенно безнадежные. Да, они были достаточно профессиональны, могли выиграть несколько матчей, но чемпионами мира не были. Но папа все равно был счастлив, и только это имело значение.

Пока Папа Бритва говорил, я заметил, что из-под его кровати что-то торчит. Журнал. На обложке был парень. По пояс голый и улыбающийся.

— Я совсем не интересовался боксом, — продолжал Папа Бритва. — Но спортзал мне нравился. Мне нравились атмосфера, дружелюбие, энтузиазм. Когда я был уже достаточно большим — лет одиннадцать-двенадцать — папа предложил мне подрабатывать. Деньги были крошечные, но я был не против. Я был готов работать и бесплатно. Просто ради удовольствия быть в спортзале. Участвовать во всем.

Папа Бритва закрыл глаза.

— И вот как-то раз я пришел в спортзал, и увидел, что папа говорит с новым мальчиком. Ему было лет семнадцать. Он снял куртку и рубашку, и папа щупал его мускулы. Я… я просто смотрел. Парень был высокий, хорошо сложенный. Волосы у него были светлые, совсем белые. Даже если он и не был совершенным, мне он запомнился таким. Но больше всего мне понравились его татуировки. По всей спине. Птицы. Яркие розовые птицы, летящие кольцом.

— Как его звали?

— Как его звали по-настоящему, не знаю, — ответил Папа Бритва. — Но все называли его Трой. Трой Фламинго.

Осторожно я подтянул журнал ногой, чтобы разглядеть обложку. Парень на фотографии был в джинсах с расстегнутой ширинкой.

— Он был хорошим боксером? — спросил я, аккуратно вытягивая журнал из-под кровати и подталкивая под стул у окна.

— О да, — отвечал Папа Бритва, не открывая глаз, — очень хорошим. Как-то раз папа сказал мне: "Трой будет чемпионом мира". "Правда?" — спросил я. "Да, — ответил папа, — это ответ на мои молитвы. Кому нужна жена и всё такое? Дайте мне чемпиона мира".

Так что папа все свое время посвящал Трою. Они тренировались каждый вечер, даже по выходным. Я часто ходил в спортзал смотреть на них. Трой со мной никогда не разговаривал. Совсем меня не замечал. У него были свои друзья, очевидно. Его ровесники. Наверняка он считал меня просто ребенком. К тому же я был страшно робким. Боже, я был так подавлен. И в то же самое время на вершине блаженства. Находиться рядом с Троем уже было достаточно. Просто смотреть на него.

Я подобрал журнал и незаметно запихнул его под рубашку.

— И что же дальше?

— Мне всегда казалось — где-то глубоко внутри — что наступит день, когда мы с Троем Фламинго подружимся. Ох, я знал, что я тихоня, что он старше, что всё против этого, но я по-прежнему надеялся — молился — что это произойдет. Он мне часто снился, и в этих снах мы были друзьями. Но потом… потом все изменилось.