Чефуры вон!

Радован меня увидел. А чтоб его… Ну да ладно, все равно меня этот задрот мусорской уже достал. Когда двери открылись, я на улицу вышел, а Радован отвернулся и пошел прямиком к машине, даже не взглянул на меня. Я поплелся за ним, а когда мимо Марины проходил, она мне улыбнулась: как будто я только что сдал все выпускные экзамены. Нет, она точно слишком хорошая для этого мира. Радован сел в машину и включил мотор. А я рядом, на переднее сиденье. Он опустил стекло.

— Марина! Тебя подождать?

Марина только улыбнулась и покачала головой.

— Брось ты это, Марина, не возвращаться же тебе до Фужин пешком.

— Не нужно, Радован. Спасибо.

— Ты и так сюда сколько шла, а теперь еще и обратно.

А ведь правда. У Марины машины нет. Когда мусора среди ночи ей позвонили, вызвали в участок в Мостэ [67], она, скорей всего, пешком пошла. А эти кретины наверняка даже не сказали, что там с Ацо. Наверно, перепугалась до смерти.

— Езжайте домой. Я одна Ацо подожду.

Только бы Ацо был жив и здоров. Она боится, как бы ему чего не сделали. Чтобы не дай бог не покалечили там.

— Ну смотри. Как знаешь. Ты только особо не переживай. Бывает. Ништа то ние. Дети. Что ты хочешь, такой возраст. Ничего не поделаешь.

Марина опять только улыбнулась. Радован поднял стекло, и мы отъехали. Ни разу на меня не глянул. Только нервничал все больше. При Марине он хоть как-то старался спокойствие сохранять, а теперь, казалось, еще чуть-чуть — и взорвется. Я голову руками зажал: ждал, когда лупить начнет. Еще секунда и всё. И будет почище, чем у полицейских. А Радован по рулю постукивал и причмокивал, а то головой вертел туда-сюда и губы себе кусал. Как хищник, который сейчас на добычу набросится. Потом он объехал справа ресторан «Портал» и остановился на парковке. Я думал, он меня сейчас убьет. На лбу у него вены надулись как у психа.

— Ты знаешь, как я в Словению попал? Знаешь, болван ты тупоголовый! А? Не знаешь? Ничего-то ты не знаешь. В то воскресенье у нас был матч, и должен был приехать тренер «Жельё» [68], чтобы посмотреть на нас. Все говорили, что я буду играть за «Жельё». В первой лиге. Ты знаешь, что такое первая лига? В субботу — послушай! — в субботу мне отец говорит: «Завтра ты едешь в Словению». Я ему: «Батя, у меня матч, какая Словения!» А он мне: «Забудь, ты получил работу в Словении». И утром, не рыпаясь, я спокойно сажусь на поезд и дую в Любляну. Какой там тебе матч, какой «Жельё», какая еще тебе там спортивная карьера!

Он замолчал, чтобы отдышаться. Видно было, как у него в башке все кипит, — точняк спятил! Думаю: ну все, сейчас огребу по полной.

— А вы все шутки шутите. Сопляки избалованные. Всё мы вам разрешали, и что теперь… Мать вашу с вашим Миланом Кучаном [69], пошли бы вы!

Его так и трясло всего. А я руки все время над головой держал. Ясно было, что он мне ее сейчас оторвет. Он только пыхтел.

— Дай ми цигару!

Я охренел. Откуда он знает, что я курю, мать его. Я ни черта не соображал. В полном был ауте. Таращился на Радована, разинув рот, и думал, что мне пипец. Улечу прямиком в Любляницу. Радован, точно, с катушек слетел, ясно, что будет.

— Шта? Что уставился? Дай мне сигарету, я тебе сказал!

Я медленно вытащил пачку из кармана и дал ему одну. Он как маньяк схватил ее и прикурил. Я в жизни еще не видел такого доведенного до чертиков человека.

— Ты разве не бросил курить?

— Ma марш… [70]

Черт. Вот тут он и начал меня мутузить. Я руками закрылся. Было не очень больно, только долго. Он меня как чокнутый колошматил. Потом вдруг открыл дверь и вышел из машины. А я остался внутри и руки над головой держу. Даже не подумал высунуться. Тихо так было, и как будто эта тишина прямо на мозг давит. Абсолютная тишина. Я сидел и ждал, что он меня еще раз звезданет. Потом медленно голову поднимаю, смотрю вокруг, — а Радована нет нигде. Испарился. Я не знал, что дальше делать. Он ведь как чокнутый был, мог запросто в Любляницу прыгнуть. Никогда не знаешь, что может сделать человек, когда он так распсиховался. Это же конкретный сдвиг в башке! Меня от страха прям затрясло. Только вот вылезти из машины я не решался. Впервые в жизни у меня по всему телу пот выступил. Я правда решил, что он в Любляницу прыгнул. Он ведь за всю жизнь меня ни разу не ударил. Ну ладно там, шлепнул пару раз, но чтоб так — никогда. Тихий ужас. Я не мог больше оставаться в машине. А его нигде не было видно. Черт бы его побрал с этими его закидонами! Я уже думал, что надо звонить в полицию. Рехнуться можно. Сам чуть не свихнулся. Радованэ, только не делай этого, умоляю тебя! Богом прошу! Радованэ!

А он ходил из стороны в сторону вдоль Любляницы, ко мне спиной. Я обратно в машину залез, жду. Он вроде как немного успокоился. Но в машине я его прождал еще минут пятнадцать, точно. Правда, теперь он подошел чуть ближе, и я мог его видеть. Потом он вернулся, сел в машину, и мы поехали. Когда мы припарковались на Фужинах, я посмотрел на него. Глаза у него были совсем красные. Он плакал. Там возле Любляницы он плакал. Только не это. Пропади все пропадом!

Злость я еще могу пережить, побои тоже, но вот это меня добило. Радован с красными от слез глазами — это меня размазало. Казалось, что я ни рук, ни ног не чувствую. Я еле дышал. Было так паршиво, как будто кто-то меня бейсбольной битой бьет. Только изнутри. И это в сто раз хуже.

Почему долбаная тишина сведет меня с ума

— Слуште, эти ваши расчеты… ну не пригодятся они ему в жизни, он же в баскетбол будет играть. Да поставьте вы ему эти три балла, безо всяких там, чтоб уже нам с вами не ругаться. Что ругаться-то, когда можно спокойно договориться, а?

Так Радован объяснялся с моей училкой по алгебре, когда она вызвала его в школу после моей третьей двойки. А еще потому, что я запустил ей в голову угольником. Вот только до угольника они не дошли. Радован по-быстрому все сказал и пошел домой. Мне-то он, конечно, потом вставил по полной и запряг зубрить алгебру, но Миклавчичку он крепко послал куда подальше. А все потому, что Радован для себя давно решил, что я буду спортсменом и буду играть в лиге НБА. Сперва он хотел, чтобы я в футбол играл, ну и дальше, само собой, подписал контракт с мадридским «Реалом» и все такое, но потом я слегка перерос своих сверстников, и он решил, что баскетбол, пожалуй, будет получше. Ранка не вмешивалась в эти его грандиозные планы. У нее ко мне были свои вопросы.

— Шта нэ учишь? Неужели так сложно выучить эту биологию хотя бы на тройку? Неужели ты ни одной тренировки пропустить не можешь и посмотреть эту историю? Чего ты не вызвался, чтобы тебя спросили? А твой тренер знает, какие у тебя оценки?

Отвечал ей всегда Радован.

— Оставь его, он не дурак. Выучит еще. Будто история поменяется, никуда она не денется. Вот станет старым битюгом, тогда и займется своей учебой. Чего ты трясешься, тоже мне проблема — тройка по английскому. Если это такой сложный язык, как бы на нем говорили все негры в Америке? Когда в лиге отыграет, тогда и будет английский учить.

Радован на все мои матчи ходил. Если б ему разрешили, он бы еще на всех тренировках торчал. Ранка ни разу не была. Из принципа. Она никогда ничего не говорила и про мои успехи слушать не хотела. Когда Радован ей рассказывал, как мы стали чемпионами страны, она только кивала.

— Хочеш сэ сад мало посветит шоли? [71] И исправить наконец двойку по английскому?

Но так чтоб в открытую сказать Радовану, что тот уже задолбал всех этим спортом и что школа, типа, может идти побоку, — никогда. Ранка вечно дурочкой прикидывалась и каждый раз строила из себя глухую, когда Радован начинал говорить о баскетболе. Нарочно делала вид, что ничегошеньки не смыслит ни в баскете, ни в футболе. Специально отмачивала совершенно идиотские словечки. И когда я уже в миллионный раз буду смотреть документальный фильм про Джордана, она точно спросит, а кто это такой вообще? Я, конечно, скажу: «Майкл Джордан», — а она сделает вид, что в первый раз о таком слышит.