Критикон

– На все ваши пословицы, – сказал Критило, – я отвечу одной: «Друг вину – враг себе самому». И знайте, столько же пословиц, сколько вы привели в его защиту, я мог бы привести против него; но пока, кроме сказанной, напомню лишь одну: «В вино воду лей – телу и душе здоровей».

– Но неужто вы не понимаете, – возразил винопоклонник, – что воду в вино лить – значит вино губить, особливо же белое?

– А если воду не будете лить, вино будет вас губить.

– Что же делать?

– Не пить.

Много других истин противу пьянства высказал Критило – в назидание окружающим. Ему бросилось в глаза, что в свите дионисийской королевы испанцев было мало, на каждого испанца приходилось наверняка по сто французов и по четыреста немцев.

– Разве ты не знаешь, – сказал ему на это языкатый, – что произошло в самом начале, при bella invenzione [557] вина?

– Что же тогда было?

– А вот что. Некий погонщик, в погоне за прибылью, нагрузил на своих мулов новый товар и повез его в Германию – драгоценная влага была тогда наилучшего вкуса, немцам она очень понравилась, прямо-таки поразила, с ног свалила. Потом направился он дальше, во Францию, но, чтобы не заметили, что мехи уже початы, долил их водой из Шельды; вино стало слабей, французов оно только веселило – они плясали, свистели, откалывали коленца и почесывали зады в компании степенных испанцев, как то мы повидали в Барселоне. Когда ж он пришел в Испанию, вина оставалось совсем мало, и погонщик долил водой так щедро, что в бурдюках стало уже не вино, а бурда; на испанцев оно никак не подействовало: остались такими, какими были, вполне степенными; потому-то они обзывают всех остальных пьяницами. Вот и теперь все народы пьют вино в таком же виде: немцы – чистое, чему подражают шведы да англичане; французы подливают в чашу воды, а уж испанцы, те пьют настоящую бурду – правда, другие народы объясняют это их хитростью; испанцы, мол, боятся, как бы крепкое вино не исторгло из их сердец тайны.

– Видимо, по этой-то причине, – заметил Критило, – ересь в Испании столь прочно не обосновалась, как в других странах; в Испанию не проникло пьянство, закадычный друг ереси, – никогда их не встретишь врозь

Но тут его поразило зрелище странное – не редкое, но весьма страшное. Королева выпивона, утопая в пучине непотребства, стала извергать из пузырящейся бочки своего брюха целый ураган рыганий, при этом вся вакханальная обитель нечистью заполнилась – каждым рыжком своим королева бочек приманивала чудищ, гнусные пороки. Обращала свирепый свой лик то в одну сторону, то в другую, и стоило ей рыгнуть, как из кипящего винным буйством болота выскакивал ужасный зверь, жуткий для человека сокрушительный Акрокеравн. В числе первых появилась Ересь, безобразный первенец Пьянства, внося смуту в республики и монархии, подстрекая к неповиновению законным властителям. Но что удивительного, коли в этих странах еще до того нарушили верность богу, своему господину, смешав священное с мирским, все перевернув вверх дном? При втором рыжке высунули голову три гарпии: Злословие, чумным дыханием пятнающее честь и доброе имя; безжалостная Жадность, пьющая кровь из бедняков, сдирающая кожу с подданных; первородная Зависть, брызжущая ядом, марающая достоинство, умаляющая героические подвиги. После изрядного рыжка выскочили обманщик Минотавр и болтливый Сфинкс, коснеющий в невежестве лжеученый. Призванные еще одним богатырским рыжком, явились три адские фурии, вселившие в самое преисподнюю войну, раздор и свирепость, – достаточно, чтобы рак сделать адом; лживые сирены, сулящие жизнь и несущие смерть; Сцилла и Харибда, порочные крайности, о которые разбивают лоб дураки: хочет избежать одной, ударяется в другую. Были там и сатиры и фавны, обликом люди, скоты по сути.

Так, в недолгий срок, болото чудищ превратилось в болото пороков, чадушек любимых свинского винопития. И весьма примечательно и прискорбно, что все свирепые и безобразные сии чудища казались назюзюкавшимся почитателям созданиями дивной красы; похотливых сирен те именовали ангелами; яростного, от гнева ослепшего циклопа, – храбрецом; гарпий – разумницами; фурий – красотками; Минотавра – хитроумным; Сфинкса – ученым; фавнов – франтами; сатиров – кавалерами; любое чудище – чудом.

Вот приблизилось к Критило одно из самых зловредных, бросился в испуге он прочь. А шут гороховый его удерживает

– Постой. – говорит, – не бойся, она не сделает тебе вреда, только добро!

– Кто это? – спросил Критило.

И в ответ:

– Это та самая, знаменитая, всему миру известная, особенно же в столицах прославленная, та, без кого нынче не проживешь, хоть без частицы ее, 6ездельники ей поклоняются, люди толковые ею занимаются, о, это весьма знатная придворная дама

– Как же ее зовут?

Что ответил спутник Критило и что это было за чудище, о том расскажет следующий кризис.

Кризис III. Правда родит

Захворал однажды человек – недугом от себя самого: открылся у него пагубный жар вожделений, со дня на день росли и усиливались неуемные страсти, одолевала острая боль обид и досад. А там пропал аппетит ко всему доброму, и в пульсе добродетели появились перебои; горело нутро от дурных страстей, конечности же окоченели для благих дел; бесился он от жажды, внушаемой жадностью, корчился от горечи злоречия, а для правды язык был сухим – все симптомы смертные. Когда очутился человек в такой беде, ему, сказывают, прислало своих лекарей Небо, а Мир – своих. Лекари были весьма различны, методы лечения противоположны: лекари Неба вкусам больного не потакали, мирские же во всем ублажали; и вышло, что первые стали ему столь же ненавистны, сколь последние приятны Множество прекрасных лекарств прописали горние лекари, лекари же земные – ни единого, говоря так:

– Э, прописать рецепт, не прописать рецепт – учиться надобно одинаково долго.

Небесные ссылались на поучительные тексты, земные ни на что не ссылались, приговаривая:

– Кому добрые тексты, кому сдобное тесто.

– Будь воздержан, – говорили одни.

– Ешь и пей вволю, – говорили другие.

– Прими рвотное против похоти, очень помогает.

– Не делай этого, только нутро растревожишь и удовольствие испортишь

– Дать ему от вожделений послабляющее.

– Ни в коем случае! Изрядную дозу утех, дабы освежить кровь.

– Диета, диета! – твердили первые.

– Лакомства, лакомства! – возражали другие, и больному это очень нравилось.

– Сделай клизму, – советовали небесные, – тогда мы доберемся до корней болезни и изгоним порочный гумор, взявший верх над другими.

– И не думай! – возражали мирские. – Нет, нет, делай только приятное, развлекайся и веселись.

Слыша столь различные мнения, больной говорил:

– Буду придерживаться афоризма. «Если из четырех врачей трое пропишут клизму, а один нет, не делай клизмы».

Лекари небесные возражали:

– Но есть и другой афоризм: «Если из четырех врачей трое не велят отворять кровь, а один велит, пусти себе кровь». Ты должен немедленно пустить себе кровь, причем из жилы сундучной – и не жилиться, чужое возвращая.

– Нет, нет, – заявляли другие, – это его обессилит, с ног свалит.

А больной поддакивал:

– Да, да! Как мало ценят они мою кровь! Только и знают, что из нас, дураков, соки выжимать.

– Не почивай во зле, – советовали одни.

– Отдыхай и покойся в нем, – говорили другие.

Когда небесные лекари убедились, что ни одно из прописанных ими лекарств не применяется и что больной мчится на почтовых к могиле, они пришли к нему и со всей прямотой объявили, что он скоро умрет. Но больной и тут не образумился; кликнув слугу, он спросил:

– Эй, ты! Лекарям заплатили?

– Нет, хозяин.

– То-то они и ставят на мне крест. Заплатить и выпроводить.

Второе исполнили. Посему добродетели удалились, а пороки остались; человек в них погряз и не он их, а они его быстро доконали; скончался человек от пороков, и схоронили его в земле, да поглубже.