Критикон

– Да полно тебе! – подзадоривали его. – В твоем-то возрасте пить надо полной чашей, высохший организм надо увлажнять. Вино – стариковское молоко.

А врали – это был яд.

– Ну-ка, еще раз, что за вкусный напиток, в нем все качества! Красивый цвет – для зрения; приятный вкус – для языка; чудесный запах – для обоняния; всем чувствам услада. Брось ты пить воду, от нее ни пользы, ни удовольствия. Подумаешь, еще хвалят за то, что пресна, – ни цвета, ни запаха, ни вкуса. Вот наш напиток – полная противоположность. И что важно, для здоровья весьма полезен, его даже признали лучшим лекарством – Масуях [553] уверяет, что нет иного снадобья, так быстро укрепляющего сердце, – куда там напиткам из рубинов или жемчуга!

Чтобы разжечь охоту, воздержному подносили разные вина, разных цветов – ярко-красное, цвета крови; золотистое, вроде питьевого золота; цвета солнца, багряное чадо его лучей; цвета спелых гранатов и драгоценных рубинов – в подтверждение ценных симпатических свойств. Люди разумные довольствовались одною чашей – чтобы утолить жажду; больше пить полагали большой глупостью; одной хватало, чтобы освежить кровь, укрепить сердце, набраться сил для продолжения прямого своего пути. Но большинство на том не останавливалось: одна до дна, другая до дна, и все мало, напьются до скотского вида и в стаде других скотов ищут лужу побольше, чтобы в нее свалиться. В их числе оказался и Андренио, не помогли ни советы, ни пример Критило Как свиньи, валялись пьянчуги на земле – всякий порок влечет к земле, как добродетель к небу.

.А пока Андренио, лишившись главной из трех наших жизней [554], спал мертвым сном, Критило надумал осмотреть сей немецкий дворец и увидел немало мерзостей – из порока извлек урок. Сей вакхический дворец состоял не из залов позолоченных, а из закутов прокопченных, не из парадных гостиных, а из грязных чуланов. Забрел Критило и в балаган – кто туда ни войдет, тотчас пускается в пляс; вот в гневе направилась хозяйка с палкой, выгнать оттуда служанку, – глядишь, сама пошла плясать. Прочь палку, прочь и гнев, в руках уже кастаньеты, и давай отщелкивать дробь. То же произошло с ее мужем, когда в ярости явился навести порядок дубинкой. Кто ни ступит ногою в потешный сей балаган при постоялом дворе мира нашего, обо всем позабывает и принимается откалывать коленца. Сказывали, будто действуют тут чары, которые ради потехи напустил проведший здесь ночь проезжий шутник. Но Критило там не чары увидел, а только чарки, и поспешил дальше.

Зашел он в другой балаган, где все, входя, разъярялись, свирепели, – хватались за кинжалы, обнажали шпаги, принимались увечить друг друга, как тупые скоты, убивать, как дикие звери, себя не помня, вконец обезумев. Увидел там Критило знаменитую особу в царской порфире, и вожатай-шут пояснил:

– Не удивляйся, про таких-то и говорят: «Под добрым плащом – никудышный питух».

– А кто это?

– Тот, кто был владыкой мира [555], но вино стало его владыкой.

– Уйдем, – сказал Критило, – у него в руке окровавленный кинжал.

– Кинжалом этим он спьяну убил лучшего друга.

– И его-то прозвали Великим?

– Как воина, но не как царя.

О другом государе, уже недавних времен, на губах у которого вино не просыхало, говорили, что он напился лишь один раз в жизни, но этот раз длился всю жизнь, в которой сочетались прочным и порочным браком вино и ересь. Показывали здесь и ту чашу, которую в час злосчастной своей кончины взял в руки восьмой из английских Генрихов вместо святого распятия, что берут в руки добрые католики, и, опрокинув ее себе на грудь, молвил: «Мы все потеряли: королевство, небо и жизнь».

– И такие были там королями? – спросил Критило.

– Да, королями. В Испании пьянство не поднялось даже до «вашей милости», во Франции добралось до «превосходительства», во Фландрии – до «сиятельства», в Германии – до «светлости», в Швеции – до «высочества», а уж в Англии – до «величества».

Одного человека убеждали бросить пить, ежели не хочет лишиться зрения, но он говорил:

– Ответьте мне – разве вот эти глаза не съедят черви?

– Съедят.

– Так уж лучше я их пропью.

Другой пьянчуга сказал:

– Что надо видеть, я уже видел, а что надо выпить, еще не выпил. Итак, будем пить, хотя бы и навеки ослепли.

И заметьте различие вкусов: люди унылые, вялые, налегали на красное: веселые и смешливые – на белое.

Тем временем Критило и его спутник прошли в глубь дворца, не в тайник какой-нибудь, – нет здесь ничего тайного, – но в главную залу смеха, в вертеп утех, где на высоком троне, из бондарных обручей сколоченном, восседала королева толщины необычайной. Вся налитая, уверяла, однако, что она – как пустой бурдюк, разденется – кожа да кости. Поглядеть на нее, скажешь – бочку на бочку поставили, лик свежий, веселый, цветущий, но похож скорей на виноградник. Одета не по-весеннему, а по-осеннему; на голове венец из рубиновых гроздьев. Глаза сверкают, брызжа жидкими искрами, от сладкого нектара губы разбухли. Вместо пальмовой ветви, в одной руке зеленый, увитый лозами тирс, другою подносит всем прибывающим большую чашу, строго следя за порядком здравиц. Странники заметили, что при каждом глотке лицо ее меняется, – то радушное, то похотливое, то гневное, – в подтверждение пословицы: «первый раз – потребность, второй – удовольствие, третий – порок, а далее непотребство». Когда она заметила Критило, смех ее перешел в хохот, и она стала настойчиво предлагать ему сердитый напиток. Критило отказывался наотрез.

– Э нет, так дело не пойдет! – говорил его потешный спутник. – Это неучтиво!

Пришлось Критило отведать, и он, отхлебнув глоток, воскликнул:

– Яд для разума, отрава для суждения, вот оно – вино! О времена! О нравы! В прежние времена, в веке золотом, ибо веке истины, даже жемчужном, ибо веке добродетели, вино, говорят, в аптеках продавалось, как лекарство, наряду с восточными снадобьями. Врачи прописывали его как сердечное: «Recipe [556], – советовали они, – унцию вина, смешанную с фунтом воды». И средство сие оказывало чудотворное действие. Еще сказывают, торговать вином дозволялось в глухих уголках города, где-нибудь подальше, в предместьях, дабы не распространять заразу, и ежели кто в такое заведение заходил, считалось позором. Но добрый сей обычай нарушили, вино ныне продают на самых людных перекрестках, в городах на каждом шагу таверны. Теперь, чтобы выпить, разрешения у врача не спрашивают, и то, что прежде было ценным лекарством, стало отравой.

– Напротив, – возразил один из здешних пленников, – теперь оно стало лекарством универсальным, сошлюсь на сотни пословиц в его пользу.

– Ах, все это присловья старых баб!

– От этого они не хуже. Вино – лучшее лекарство от недомоганий, причиняемых плодами. Потому говорят: «После груш пей вино уж», «Дыня спелая – вино белое», «Фиге вино, а воде – фигу». «Рис, рыба и жир родятся в воде, умирают в вине». Известно, что сказало вину молоко: «Добро пожаловать, дружище!» «После меда вино невкусно, зато полезно». Короче говоря: «Где вина не пьют, одну воду, там здоровью не бывать». Вино в любую пору целебно; сказано: «И в летний зной, и в мороз зимой, вино – отец родной». И еще: «От хлеба вчерашнего да вина прошлогоднего крепок будешь и здоров». Вино не только исцеляет тело, оно утешает душу, облегчает горе: «Что не выйдет с вином, выйдет в слезах да вздохах». Вино одевает бедняков: «Голого вино греет». Это напиток королевский: «Вода для коров, вино для королей». Вино – стариковское молоко: «Как старику пить не под силу, копайте могилу». Вино – половина нашей жизни: «Половина жизни – свеча, другая половина – вино». Вино – лекарство ото всех болезней: «Пустите себе кровь, соседка», а она: «Лучшее лекарство – вино». И это очень правильно, можно назвать целых семь видов пользы, вином приносимой: промывает желудок, очищает зубы, убивает голод, утоляет жажду, вызывает румянец, веселит сердце и улучшает сон.