Собрание сочинений. Т.13.

— Милостивый государь, — пробормотал кондуктор, — через три минуты поезд отправится.

Было очень холодно, снег залетал в вагоны, и головы исчезали одна за другой, окна закрывались. Но волнение и тревога не ослабевали, из запертых вагонов слышалось глухое жужжание. Лишь две рамы все еще были опущены; разделенные тремя купе, облокотясь на рамы, переговаривались два пассажира: один из них был американец, на вид лет сорока, другой — совсем еще молодой человек из Гавра, — обоих занимала работа по расчистке пути.

— В Америке, сударь, в подобных случаях все выходят из вагонов и берутся за лопаты.

— О, ничего страшного, в прошлом году я дважды застревал в дороге. Мне приходится по роду занятий каждую неделю бывать в Париже.

— А я, сударь, приезжаю туда раз в три недели.

— Как, из Нью-Йорка?

— Да, милостивый государь, из Нью-Йорка.

Жак руководил работой. Заметив Северину, стоявшую в дверцах первого вагона, куда она неизменно садилась, стремясь быть поближе к нему, машинист кинул на нее умоляющий взгляд; она поняла и вошла в купе, чтобы не оставаться на ледяном ветру, обжигавшем лицо. А он, думая о ней, трудился еще упорнее. Но вскоре Жак обнаружил, что причиной остановки были вовсе не колеса — они-то прорезали снежную толщу, — все дело было в расположенном между ними поддувале; катя перед собою снег, оно сбивало его в плотную гигантскую глыбу, которая и застопорила движение. И машиниста осенило:

— Надо снять поддувало.

Сперва обер-кондуктор воспротивился. Машинист был у него в подчинении, и он не разрешал Жаку трогать поддувало. Но потом позволил себя убедить:

— Ладно, но только отвечать будете вы!

Однако все оказалось не так-то просто. Почти полчаса пришлось пролежать Жаку и Пеке на спине под паровозом, в снегу. Хорошо еще, что в ящике для инструментов оказались нужные гаечные ключи. Наконец, рискуя раз двадцать обжечься и ушибиться, они умудрились снять поддувало. Но на этом трудности не закончились: предстояло еще извлечь его из-под локомотива. Необыкновенно тяжелое, оно задевало за колеса и цилиндры. Вчетвером им все же удалось вытащить его и сдвинуть в сторону от полотна, к насыпи…

— А теперь — опять за расчистку пути! крикнул обер-кондуктор.

Почти час поезд уныло стоял на месте, и беспокойство пассажиров возрастало. Каждую минуту опускалась оконная рама и какой-нибудь голос вопрошал, почему поезд все еще стоит. Раздавались крики и плач, страх усиливался, грозя превратиться в панику.

— Нет, нет, мы достаточно расчистили, — заявил Жак, — по местам, остальное я беру на себя.

Машинист и кочегар поднялись на паровоз, оба кондуктора возвратились в свои вагоны; и тогда Жак сам открыл продувательные краны. Струя пара с шипением ударила по рельсам, растопив прилипший к ним снег. Затем, взявшись за маховик, Жак дал задний ход. Медленно отодвинул состав метров на триста, чтобы лучше разогнаться. Пламя в топке ярко пылало, давление пара стало выше дозволенного, и тогда машинист погнал «Лизон» к снежной стене, преграждавшей путь; машина обрушилась на нее не только собственной тяжестью, но и тяжестью поезда, который она тащила за собою. «Лизон» грозно ухнула, точно дровосек, с силой опускающий топор, ее мощный остов из железа и чугуна затрещал. Но пробиться сквозь заслон она не смогла и остановилась, выбрасывая клубы дыма и вся дрожа от удара. Жак дважды повторил тот же маневр, он отодвигал состав и вновь бросал в атаку на снежный барьер, надеясь прошибить его; и каждый раз «Лизон», натуживаясь и собирая силы, пыхтя, как разъяренная великанша, ударялась о преграду своей железной грудью. Наконец она перевела дыхание, напрягла в последнем усилил стальные мускулы и прошла, увлекая за собой тяжелый состав; вспоротый сугроб высился теперь, как две стены вдоль полотна. «Лизон» была свободна.

— А все-таки славная у нас лошадка! — довольно проворчал Пеке.

Ослепленный снегом, Жак снял очки, протер их. Сердце у него бешено колотилось, он больше не ощущал холода. Но вдруг в голове его промелькнула мысль о том, что метрах в трехстах от Круа-де-Мофра находится глубокая лощина: она лежала в наветренной стороне, и в ней, должно быть, собралось много снега; и у машиниста тотчас возникла уверенность, что именно там-то и застрянет поезд, подобно кораблю, севшему на мель. Жак свесился с паровоза. Вдали, за поворотом, показалась лощина, походившая на длинный продолговатый ров, доверху набитый снегом. День давно уже наступил, бескрайняя снежная пелена ослепительно сверкала, а с неба все сыпались и сыпались хлопья.

Не встречая больше препятствий, «Лизон» двигалась с умеренной скоростью. Из осторожности оставили гореть огни и спереди и сзади; белый фонарь у основания паровозной трубы блестел при свете дня, как яркий глаз циклопа. Широко раскрыв этот глаз, «Лизон» катилась вперед, приближаясь к лощине. И Жаку почудилось, будто она начала слегка храпеть, точно испуганная кобылица. Она вся содрогалась, артачилась и продолжала свой бег, лишь покоряясь властной руке машиниста. Жак ногою распахнул дверцу топки, кочегар подкинул уголь. И теперь при дневном освещении уже не виден был хвост кометы, воспламенявший тьму, зато клубы черного густого дыма пачкали трепетное светло-серое небо.

«Лизон» шла вперед. И вот она очутилась возле самой лощины. По обе стороны полотна склоны тонули в снегу, рельсы так глубоко ушли под белый покров, что их не было видно. Лощина походила на русло потока, занесенного снегом по самые берега. И «Лизон» устремилась туда, она прошла метров пятьдесят, тяжело дыша и постепенно замедляя ход. Она толкала перед собою снег, он громоздился в гигантский сугроб, клокотал и дыбился, словно бурная волна, грозившая поглотить дерзкую. Одно мгновение казалось, что эта волна уже захлестнула, победила «Лизон». Однако, яростно вскинув круп, она высвободилась и продвинулась еще метров на тридцать вперед. Но то был конец, отчаянная агония: снежная громада обрушилась на машину, покрыла колеса, наружные части механизма были засыпаны и скованы одна за другой ледяными цепями. Изнемогая от жестокого холода, «Лизон» окончательно остановилась. Она перестала дышать, застыла в мертвой неподвижности.

— Теперь мы плотно завязли, — проговорил Жак. — Я этого ждал.

Не теряя времени, он попробовал дать задний ход, чтобы вновь повторить свой маневр. Но на сей раз «Лизон» даже не пошевелилась. Она не желала двигаться ни назад, ни вперед: заваленная со всех сторон снегом, она будто примерзла к земле, глухая и неподвижная. И вытянувшийся позади нее поезд также казался безжизненным, он ушел в снег по самые дверцы вагонов. А густые хлопья, плясавшие на ветру, все падали и падали с неба. Чудилось, что еще немного — и паровоз с вагонами, уже наполовину утонувшие в снегу, и вовсе исчезнут под холодным покровом, в трепетном безмолвии белой пустыни. Ничто вокруг не двигалось, только вьюга продолжала ткать белоснежный саван.

— Ну что? Снова засели? — крикнул обер-кондуктор, свешиваясь с площадки багажного вагона.

— Влипли! — коротко ответил Пеке.

На сей раз положение и впрямь было критическое. Кондуктор, ехавший в последнем вагоне, кинулся устанавливать петарды, чтобы идущий сзади поезд не наскочил на неподвижный состав; а Жак тем временем безостановочно давал отчаянные свистки — прерывистый и заунывный вопль о помощи. Но снег заглушал и тушил звуки, и этот призыв вряд ли могли расслышать в Барантене. Что делать? Их всего четверо, вовек им не расчистить таких сугробов. Для этого нужен целый отряд. Необходимо бежать за помощью.

И самое неприятное заключалось в том, что среди пассажиров опять возникала паника.

Дверца какого-то вагона распахнулась, и оттуда выскочила насмерть перепуганная хорошенькая брюнетка, решившая, что произошло крушение. Ее муж, пожилой негоциант, последовал за нею, крича:

— Я напишу министру, это возмутительно!

Оконные рамы стремительно опускались, из вагонов неслись женские вопли и яростная брань мужчин. Только барышень-англичанок все это забавляло, на их лицах сияли спокойные улыбки. Обер-кондуктор старался успокоить публику, и младшая из девиц спросила у него по-французски, чуть шепелявя, как все англичане: