Сто лет

Засмеялись и остальные. Не перестав, однако, оставаться серьезными. Что их всех ждет? Как долго еще продлится эта война? Кого можно считать другом, кто — "полосатый", [17]а кто — предатель? Даже здесь, в этом отдаленном уголке страны, могло произойти что угодно. Кто-то мог выдать тех, кто слушал английское радио.

— Будем надеяться, что не повторится тот случай, когда пятьсот учителей были отправлены в Киркенес на штрафные работы за то, что отказались учить детей по нацистским правилам, — вздохнул Бьярне и дал малышу чайную ложку. Малыш энергично застучал ею по столу.

— Да, я слышал об этом, когда плавал. В Трондхейме их натолкали в маленький "Шерстад", как сельдей в бочку, и всю долгую дорогу на Север почти не кормили. — Ханс покачал головой.

— Это для острастки. Но получилось наоборот. Помните, сколько тогда сразу возникло групп протеста? Они действовали не хуже. Теперь многие учителя уже вернулись обратно, а Квислинг бранится и говорит, что учителя навредили норвежскому народу, — засмеялся Бьярне и обмакнул сухарь в кофе.

Венские булочки он оставил гостям. Бьярне никогда не был большим охотником поесть. Это было видно по его высокой худощавой фигуре. Ребенок протянул руку за сухарем. На нем был свитерок и шерстяные штанишки, он так жадно сосал сухарь, что изо рта у него бежала слюна.

— Бьярне, следи, чтобы ребенок не испачкался! — сказала Эрда, не отрываясь от теста, словно у нее на спине были глаза.

— Самое страшное, что многое от нас не зависит, — сказала Йордис.

Неожиданно у нее в теле возникло беспокойство. Живот. Больно ей не было. Только слегка давило. Так же было и вчера вечером. Наверное, из-за ссоры с Хансом, хотя сегодня они оба делали вид, будто ничего не случилось. Он не терпел, когда она ему возражала. Сердился, словно она хотела его унизить. Но у нее не было такого намерения. Она только боялась за него и не хотела, чтобы он ходил слушать радио.

— Представьте себе, что некоторые парни захотели записаться в полк "Нурланд", чтобы их послали на Восточный фронт. Вот идиоты! — воскликнул Ханс.

— В армии Гитлера их считают героями, — хмыкнула Эрда.

Йордис подумала, что не любит героев, независимо от того, на чьей стороне они сражаются. Что-то ей подсказывало, что в любом случае от этого дурно пахнет. С первого дня беременности она стала остро реагировать на запахи. И с трудом находилась в комнате, где курили мужчины.

— Боюсь, в сегодняшнем мире у этих героев неопределенное будущее, — сухо сказал Бьярне.

Он редко повышал голос. Тем более без нужды. Йордис никогда не понимала, как они с Эрдой ладят друг с другом, уж слишком они были разные.

— Мне сегодня приснился страшный сон, — неожиданно, не подумав, сказала она.

— Ты его помнишь? — спросила Эрда.

— Да, немного, но главное, он был очень страшный.

— Расскажи, — попросил Бьярне и рукой вытер малышу рот.

Йордис помолчала и искоса взглянула на Ханса. Он ел булочку.

— Мне приснилось, что я находилась на пароходе, в который попала торпеда, однако мне удалось доплыть до берега. Со своим животом я с трудом перелезла через камни. А когда оглянулась, то увидела, что это не камни, а мертвые солдаты. И под каждым лежал такой же мертвый ребенок. Солдаты как будто прикрывали детей своими телами... Этакие ракушки. Но, видно, это не помогло. Дети все равно погибли. Я ползала вокруг и единственная во всем мире знала, что мертвые тела не могут спасти мертвых детей.

— Что ты имеешь в виду, говоря, что единственная это знала? — спросил Ханс и доел булочку.

— Просто знала, и все. Ведь я была там одна, — проговорила Йордис.

— Грустный сон, — сказала Эрда и бросила на противень тесто для первого хлеба.

— Я-то была живая...

— В твоем положении это вредный сон, — сказал Ханс.

— Человек не властен над своими снами, — заметил Бьярне.

— Скорей бы кончилась эта война! — воскликнула Эрда. — Все эти продуктовые карточки... Предписания и запреты...

Йордис глубоко вздохнула, потерла рукой спину и выпрямилась.

— Когда не будет карточек, мы с Хансом останемся без работы, — засмеялся Бьярне.

— Как бы там ни было, но нам еще не плохо, — тихо сказала Йордис.

Низ живота тянуло. Неужели подошло время? Она медленно встала и поблагодарила за кофе с булочками. Потом прошла в сени, чтобы взять анорак и сапоги. Ей хотелось выйти в уборную, чтобы побыть одной.

К хлеву вела скользкая тропинка. Синели сугробы, хотя было еще не поздно. Йордис шла раскинув руки, словно канатная плясунья. На невидимом канате.

Бьярне заботится о своей семье, подумала она. Построил дом, и хлев тоже совсем новый. Правда, они с Эрдой поженились еще до войны. С тех пор прошла как будто целая жизнь. Все это было до того, как она купила велосипед. До того, как начала работать у Педерсенов на Хамарёе. До того, как встретила Ханса.

Сидя в уборной, она снова почувствовала, что у нее внутри как будто что-то рвется. Здесь, у Эрды, рожать во всяком случае нельзя. Эрде хватает своих забот. Хельга обещала Йордис помочь при родах. А более надежного человека, чем Хельга, Йордис не знала.

Войдя в сени, она услыхала сердитый голос Эрды:

— Бьярне, ты должен известить власти, что у тебя есть сапоги! Немцы объявили, что это нужно сделать до четвертого ноября!

— И ждать, что они явятся и заберут мои последние сапоги?

— Бьярне прав, Эрда. Резиновых сапог теперь не достать. А искусственный материал и рыбья кожа для зимы не годятся, — заметил Ханс.

— Они не думают, что нам тоже нужна обувь. Для этих парней с большими ногами мои сапоги на вес золота. И не кричи об этом так громко, Эрда, — шепотом сказал он и вышел в сени с сапогами в руках. Они сохли возле печки.

— Но если ты встретишь немцев, они оторвут у тебя сапоги вместе с ногами! С чем ты тогда останешься? — прошипела Эрда в открытую дверь.

— С тобой! — хохотнул Бьярне.

— Тебе лишь бы смеяться. Но ведь правда, все, за что мы платим свои кровные деньги, в любую минуту может оказаться в этих жадных немецких лапах! — возмутилась Эрда, забыв, что хотела отчитать Бьярне.

— Альфред тоже не известил, что у него есть сапоги. На сапогах ведь не написано, заявлено о них или нет, — примирительно сказала Йордис.

— Альфред — рыбак! Он не может идти на промысел босиком. Бьярне — другое дело. Здесь у нас многие готовы стать полосатыми, они на кого хочешь донесут, — не сдавалась Эрда.

— Люди, которые зарыли свои ружья, рискуют куда больше, чем я, — сказал Бьярне и покосился на Ханса.

— Нам пора домой, — тихо сказала Йордис и положила руку на плечо Хансу.

— Почему? Ведь мы собирались побыть тут до вечера, — удивился Ханс. —- Мы с Бьярне еще зайдем поболтать с соседом. — Он говорил громко.

— Ты не понимаешь? Мне нужно домой, — снова попыталась она.

— Я понимаю только, что ты всегда что-нибудь придумаешь!— сердито огрызнулся Ханс.

Йордис стояла посреди кухни, Эрда занималась малышом и на нее не смотрела. Она как будто ничего не слышала. Бьярне уже вышел на крыльцо.

Йордис прошла мимо сестры обратно в гостиную. Поправила диван, на котором спала. Ей было слышно, как за окном мужчины говорили с детьми. Потом под их ногами заскрипел снег, они пошли к соседу.

И опять эта тлеющая боль. Это неизбежное. Которого ей хотелось бы избежать. По крайней мере, пока они с Хансом не помирятся.

Может, стоит сказать Эрде? Нет, тогда Эрда ни за что не отпустит ее домой одну. Она быстро надела бриджи, джемпер и шерстяные носки. Быстро сложила в рюкзак нехитрые пожитки — юбку на бретелях, ставшую ей слишком узкой. Щетку для волос. Коричневую обертку от шоколада "Фрейя", которой она обычно натирала щеки. От нее кожа приобретала красивый цвет.

— Мне надо домой, — сказала она, возвращаясь на кухню.