Сто лет

— Какое счастье иметь хороших детей, которые способны сами себя содержать!

Йордис никогда не приходило в голову просить у Элиды что бы то ни было, что та могла бы дать только. ей.

Зато теперь она сама собой распоряжалась и могла ездить на велосипеде куда хочет. Потому что отныне она с велосипедом не разлучалась никогда и нигде. Ни с кем не посоветовавшись, Йордис приняла решение. Она уедет из дому! Все равно куда.

А пока что она ехала в Мюре, чтобы отправить с пароходом письмо. В нем она писала, что рада, что Нора и Андор Педерсены, которые держат на Хамарёе лавку и дом для приезжих, согласны взять ее к себе на работу.

Мыть и убирать Йордис умела. Все дочери Элиды это умели. И если Нора Педерсен и ценила что-то в людях, то прежде всего это. Большой белый дом Педерсенов стоял у дороги. В саду, обнесенном белым штакетником. Йордис велели поставить велосипед в дровяной сарай, как в этих местах называли сарай для торфа. Сама же она получила отдельную комнатку на чердаке под самой крышей.

Моря отсюда было почти не видно, его заслоняла целая армия всевозможных деревьев. Летом одурял аромат цветов. Даже свет здесь был зеленоватый, затененный шиповником и черемухой.

На кладбище некуда было укрыться от запаха цветов. Йордис чихала. Но жаловаться не приходилось, ведь цветы были очень красивы. Цветы, цветы. Фру Педерсен, идя с нею между могилами, давала ей указания по прополке. Йордис была вынуждена признаться, что не знакома с такой работой.

— Ты быстро научишься. — Фру Педерсен вздыхала, показывала и объясняла.

Здесь, в Оппеиде, неухоженные могилы считались таким же позором, как для Элиды невымытые к Пасхе стены и потолок. Весь день Йордис чихала, пытаясь выполоть из зелени только то, чего там не должно было быть. Фру Педерсен, напевая, следила за ее работой. Однако она не сделала ни одного замечания, хотя, конечно, не могла не заметить кое-какие недостатки.

Когда работа была закончена и Йордис выбросила за ограду последнее ведро вырванных одуванчиков и сныти, она обнаружила, что фру Педерсен разговаривает у ворот с каким-то парнем. Йордис не решилась сразу подойти к ним, ей не хотелось мешать их беседе, но фру Педерсен сама позвала ее:

— Йордис! Познакомься, это Ханс Кристиан!

— Здравствуй! — сказала Йордис и подала ему руку.

— Здравствуй! — ответил этот Ханс, не спуская с нее глаз. Лицо у него было как на картинке в журнале. Большие удивленные глаза, словно он в первый раз видел человека.

— Ханс — сын маляра Ханссена и его жены Ольги, — сказала фру Педерсен, как будто Йордис знала уже всех жителей Оппеида.

Йордис три раза чихнула. Носовой платок был уже такой мокрый, что его нельзя было доставать при посторонних. Она шмыгнула носом, не зная, куда деваться.

Зато Ханс знал.

Он вынул из кармана выглаженный сложенный платок и протянул ей.

— Нет ничего хуже летнего насморка, — сказал он.

— Я не больна, я только чихаю, — объяснила Йордис и с благоговением чихнула в чистый платок.

По-прежнему растерянная, она стояла на дороге с платком в руке. Нельзя же вернуть ему платок, в который она только что высморкалась.

— Я выстираю твой платок и тогда отдам, — быстро проговорила она.

Он кивнул.

— Рад был тебя выручить.

— А как же иначе! — сказала фру Педерсен и пошла к заросшей травой дороге.

— Это твой велосипед? — спросил Ханс и показал на ее велосипед, прислоненный к изгороди. Фру Педерсен повесила на руль пустую корзинку из-под цветов и инструменты.

— Да! Я его ужасно люблю!

Он засмеялся. Зубы у него были крупные и белые, как занесенные снегом каменные тумбы на обочине дороги. Только красивее.

— А кого еще ты любишь?

Он позвонил в звонок и положил руку на сиденье.

— Никого! — Она хотела потянуть велосипед к себе, но он ей помешал.

Фру Педерсен уже вышла на главную дорогу.

— Мне нужно ехать, меня ждет фру Педерсен, — сказала она и схватилась за руль. Но он ее опередил.

— Можно, я поведу велосипед?

— Да.

И получилось, что, идя рядом с ним, ведущим велосипед, она оказалась как будто посторонней. Время от времени она чувствовала на себе его взгляд. Однако упрямо не поднимала глаз от земли. На дороге было много колдобин и луж, которые следовало объехать. И он объезжал. Как будто знал, как она боится, что грязь попадает на сетку или на сумку.

— Ты часто убираешься на кладбище? — помолчав, спросила она.

— Нет, иногда я помогаю маме поливать цветы, если у нее самой нет на это времени.

— У вас в Оппеиде все так ухаживают за могилами, как фру Педерсен и твоя мама? — спросила она.

— Да, главным образом женщины.

Что еще можно сказать? Ей хотелось поскорее уехать от него. Идти рядом было неправильно.

— Поедешь в субботу на танцы в Транёй? — спросил он.

— Не-ет... — протянула она. — Я тут никого не знаю. Только что приехала.

— Зато я знаю! Тебе нужно со всеми познакомиться!

— Может быть, и поеду. Если меня отпустят...

— Я могу крутить педали, а ты сядешь на раму.

— А велосипед выдержит двух человек?

— Конечно! Все велосипеды сделаны так, что они могут выдержать двоих.

— Правда? Это мой первый велосипед. А туда далеко?

— Нет, на велосипеде не больше получаса или около того.

— А у тебя нет своего велосипеда?

— Нет, мне не до велосипеда, я осенью начну заниматься в Высшей народной школе в Кабельвоге.

— Правда? Это дорого?

— Ужасно дорого. Но учиться надо. Надо приобрести специальность, иначе ничего в жизни не добьешься.

Когда они уже почти догнали фру Педерсен, он наклонился к Йордис через руль:

— Значит, договорились? Я зайду за тобой к Педерсенам в семь часов. И мы поедем на танцы. Будет весело!

Дорогой Ханс — дорогая Йордис