Демократы

— Это не для протокола, — предупредил Гомлочко президент.

— Нам не нужны свидетельства о лояльности… Эти господа на верном пути к соединению с нами… Не только не следует снимать вопрос с повестки дня, но, наоборот, нужно дать Академии, нашему, как тут выразились, историческому институту, щедрую субсидию… Пусть и в этом случае нас ведет национальный дух Штура… {126}

Крокавец, доктор Лелкеш, Теренчени помалкивали, словно им заткнули рот кляпом, хотя Петрович лил воду на их мельницы: требовал защиты программы автономистов. Естественно, оратор вправе был ожидать от них хотя бы одобрительного кивка: «Правильно!» Молчание союзников не означало согласия. «Знают уже о нашем сговоре с патриотами и сердятся?» — мелькнуло в голове у Петровича. Член партии Корень, в иные времена всегда готовый шумно выражать свое одобрение, даже не кивнул в знак согласия. Он злорадно скалил зубы — того и гляди укусит. Клинчек беспокойно вертел головой. Доктор Рубар чертил карандашом по повестке — из каракулей получалась большая затейливая буква «А». Увлекшись, он сильно оттопырил нижнюю губу. Без сомнения, он думал: «Вполне автономистская речь. Это тебе не на пользу». Цуцак бесстрастно рылся в коробке с сигарами. Козяковский вытирал уголки рта, размышляя — надо ли выступить против? Его смущало утверждение Петровича, будто патриоты на верном пути и соединяются с положительными политическими партиями. Малерник подпер голову кулаком и бездумно уставился в окно.

Поднялся Мангора.

— О чем? — спросил президент.

— По обсуждаемому вопросу.

Президент нетерпеливо махнул рукой.

— Еще? У вас язык еще ворочается?! Эдак мы в три не кончим. Придется продолжить заседание до четырех.

— Нет, нет! Давайте кончать. Ехать пора, — раздались голоса.

— Я буду краток, — настаивал Мангора.

— И так все известно. Молчите уж.

— Не позволю терроризировать себя! Я настаиваю на своем законном праве, — спесиво заупрямился Мангора. — Еще раз хочу обратить ваше внимание на то, что тут речь идет не столько о нас, сколько о беспокойном англичанине, который может отвернуть от нас свой благосклонный взор и обмакнуть свое перо в нашу рассеянность, что нам только повредит. Необходимо детально расследовать происшествие и доложить о результатах.

Он произнес еще несколько слов, но они потонули в пренебрежительном шуме. Члены комитета складывали бумаги в портфели, отыскивали взглядом свои пальто, шляпы и трости, проверяли, не забыто ли что-нибудь в ящиках стола. Доктор Рубар даже встал.

— Так что ж, после обеда в четыре? — тщетно добивался у президента Мангора.

— Еще несколько вопросов. О дорогах, — убеждал Корень, — давайте кончим сейчас, пан президент, после обеда никто не придет.

— Как же с Академией? Что предлагает управление? — президент обратил вопросительный взгляд на референта.

— Предлагаем сто тысяч крон.

— Я настаиваю на своем предложении, — запротестовал Клинчек, — снять с повестки дня. Это действительно серьезный вопрос.

— А я — на своем настаиваю, — обиделся Рубар. — Пусть Академия представит свидетельство о лояльности, и все!

— Нет! Необходимо расследование, — упорствовал Клинчек.

— И я за расследование, — поддержал его Мангора.

— Нет смысла в расследовании, если нет вины, — стоял на своем Петрович, — так можно и ко мне прийти, я ведь тоже потворствовал совершению преступления.

— Подожди, еще придут, и твоя кандидатура полетит, — пригрозил Корень.

Петрович стушевался.

— Это к делу не относится. — Президент был зол: все начиналось снова! — Снимаю вопрос с повестки дня, как неподготовленный.

— Расследование необходимо для ясности, — не унимался Клинчек.

— Для ясности, — сердито рявкнул президент, — мы обследуем все, что нужно обследовать, потребуем свидетельство о лояльности Академии, присягнем в собственной лояльности, — что еще прикажете?

— Правильно! — Клинчек был удовлетворен.

Посыпались миллионы на шоссейные дороги. Члены комитета не замечали золотого дождя, даже не слышали его шума.

После заседания вице-президент доктор Кияк, пытаясь сострить, спросил президента:

— А кто проверит твою лояльность? Ты ведь президент Академии.

— Как кто?! Жандармы! Хотя бы жандармы-стажеры.

— Смотри, как бы ты не попал в картотеку своего третьего отделения.

— Надо поглядеть, не попал ли уже.

К ним подошел Корень.

— Не возьму в толк, почему Петрович так выступал, — недоумевал он.

— Из чувства признательности, — пояснил президент, — ему удалось заключить пакт с радикалами, теперь он ублажает их за счет краевой казны…

— А я все-таки не понимаю, — Кияк прикинулся простачком, — почему молчали автономисты и почему даже аграрников не воодушевила речь Петровича.

— Я и сам не сразу понял, — отозвался президент, — лишь во время дебатов сообразил, что дело-то совсем простое. У клерикалов свое просвещение, у аграрников — свое. Черное просвещение, зеленое просвещение.

— Есть еще красное, — дополнил Кияк.

— И красное, — согласился президент. — Отпадет одно — другим больше останется. В былые времена, когда я еще занимался сельским хозяйством, был у меня кучер, так он крал овес для своих лошадей где только мог, хотя получал регулярно сколько надо. Вся прочая скотина могла подохнуть с голоду. Это — любовь к своему, к собственности, привязанность, против которой и смерть бессильна.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Голосуйте за четвертый номер

Мал сверчок, да громко трещит. Младенец говорить еще не умеет, но перекричит всех в семье; маленький чиновник устраивает вокруг себя столько шуму и трескотни, что с ним не потягается и десяток министров, крошка воробышек перечирикает своего старого папашу-воробья, спокойно прыгающего по тротуару; маленькая тележка прогрохочет на всю деревню, а сорок лошадиных сил прожужжат мимо тебя с едва слышным «ссст».

Вот и маленькие числа бушевали, забивая большие! Приближался срок выборов.

Долой четырехзначные числа судебных повесток, налоговых уведомлений, на номерах мотоциклов, автомобилей, телефонов, облигаций!

Долой трехзначные номера домов, всевозможных удостоверений, пожарных станций и бакенов!

Долой жалкие двухзначные номера на фуражках у полицейских, швейцаров, носильщиков и финансовых чиновников!

Внимание населения, как по команде, обратилось на номера от первого до двадцать первого — по числу партий, выставивших своих кандидатов в парламент.

Но и без команды, в какую бы сторону ты ни повернулся, куда бы ни глянул, отовсюду на тебя смотрели призывы: «Голосуйте за 1-й номер!», «Голосуйте за 3-й номер!», «Голосуйте за 9-й номер!». Отвернешься от стены, глянешь на забор — и там читаешь: «Голосуйте за 11-й номер!» Опустишь взгляд на свои ботинки и оказывается — ты шагаешь прямо по надписи, сделанной известью: «Голосуйте за 13-й номер!» Поднимешь глаза к небу в уверенности, что хоть там чисто, но пока твой взгляд взбирается по крышам и трубам все выше — глаза несколько раз непременно споткнутся о надписи: «Голосуйте за 15-й номер!», «Голосуйте за 18-й номер!»…

Не хватало только, чтоб частные или взятые напрокат цеппелины чертили белым дымом по голубому небу: «Голосуйте за 21-й номер!»

На перекрестках устраивались художественные выставки плакатов. Знакомые пузатые господа в черном хлобыстали шампанское и, никого не стесняясь, публично обнимали полуобнаженных женщин. Изможденные рабочие, разумеется, обливающиеся кровавым потом, грозили кому-то огромными молотами. Тощие крестьяне корчились под прессом, разевая беззубые рты. Пресс завинчивали, естественно, господа в шляпах с тетеревиными перьями, с громадными сигарами в толстых губах и с моноклями. Традиционные банкиры, стригущие купоны. Плачущие, оборванные женщины с младенцами, которые не могут высосать ни капли молока из иссохшей материнской груди. Мастерские в развалинах. Косы. Серпы. Прямые шестиконечные кресты {127}. А рядом — довольный крестьянин, счастливый рабочий в мирном семейном кругу перед миской, полной галушек. Толпы верующих у костелов. Под каждой картинкой, — соответствующий лозунг и призыв с номером: «Голосуйте за пятую партию… десятую… двенадцатую!»