Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена

Жесточайшая обида не могла бы удручить Лефевра больше, чем отеческая ласка дяди Тоби; – он расстался с дядей Тоби, как лучший сын с лучшим отцом, – оба облились слезами – и дядя Тоби, поцеловав его в последний раз, сунул ему в руку шестьдесят гиней, завязанных в старом кошельке его отца, где лежало кольцо его матери, – и призвал на него божье благословение.

Глава XIII

Лефевр прибыл в имперскую армию как раз вовремя, чтобы испытать металл своей шпаги при поражении турок под Белградом [316], но потом его стали преследовать одна за другой незаслуженные неудачи, гнавшиеся за ним по пятам в продолжение четырех лет подряд; он стойко переносил эти удары судьбы до последней минуты, пока болезнь не свалила его в Марселе, откуда он написал дяде Тоби, что потерял время, службу, здоровье, словом, все, кроме шпаги, – и ждет первого корабля, чтобы к нему вернуться.

Письмо это получено было недель за шесть до несчастного случая с окошком, так что Лефевра ждали с часу на час; он ни на минуту не выходил из головы у дяди Тоби, когда отец описывал ему и Йорику наставника, которого он хотел бы для меня найти; но так как дядя Тоби сначала счел несколько странными совершенства, которых отец от него требовал, то поостерегся назвать имя Лефевра, – пока характеристика эта, благодаря вмешательству Йорика, не завершилась неожиданно качествами кротости, щедрости и доброты; тогда образ Лефевра и его интересы с такой силой запечатлелись в сознании дяди Тоби, что он моментально поднялся с места; положив на стол трубку, чтобы завладеть обеими руками моего отца, – Прошу позволения, брат Шенди, – сказал дядя Тоби, – рекомендовать вам сына бедного Лефевра. – – Пожалуйста, возьмите его, – прибавил Йорик. – У него доброе сердце, – сказал дядя Тоби. – И храброе, с позволения вашей милости, – сказал капрал.

– Лучшие сердца, Трим, всегда самые храбрые, – возразил дядя Тоби. – А первые трусы в нашем полку, с позволения вашей милости, были наибольшими подлецами. – Был у нас сержант Камбер и прапорщик…

– Мы поговорим о них, – сказал отец, – в другой раз.

Глава XIV

Каким бы радостным и веселым был мир, с позволения ваших милостей, если б не этот безвыходный лабиринт долгов, забот, бед, нужды, горя, недовольства, уныния, больших приданых, плутовства и лжи.

Доктор Слоп, настоящий с – – – сын, как назвал его за это отец, – чтобы поднять себе цену, чуть не уложил меня в гроб – и наделал в десять тысяч раз больше шума по поводу оплошности Сузанны, чем она этого заслуживала; так что не прошло и недели, как уже все в доме повторяли, что бедный мальчик Шенди * * * * * * * * * * * * * начисто. – А Молва, которая любит все удваивать, – еще через три дня клялась и божилась, что видела это собственными глазами, – и весь свет, как водится, поверил ее показаниям – «что окошко в детской не только * * * * * * * * * * * но и * * * * * * * * * * * тоже».

Если бы свет можно было преследовать судом, как юридическое лицо, – отец возбудил бы против него дело за эту клевету и основательно его проучил бы; но напасть по этому поводу на отдельных лиц – – которые все без исключения, говоря о несчастье, самым искренним образом сокрушались, – значило жестоко оскорбить лучших своих друзей. – – А все-таки терпеть этот слух молча – было открытым его признанием, – по крайней мере, в мнении одной половины света; опять же поднять шум его опровержением – значило столь же прочно утвердить его в мнении другой половины света. —

– Попадал ли когда-нибудь бедняга сельский джентльмен в такое затруднительное положение? – сказал отец.

– Я бы его показывал публично, – отвечал дядя Тоби, – на рыночной площади.

– Это не произведет никакого действия, – сказал отец.

Глава XV

– Пусть свет говорит что хочет, – сказал отец, – а я надену на него штаны.

Глава XVI

Есть тысяча решений, сэр, по делам церковным и государственным, так же как и по вопросам, мадам, более частного характера, – которые, хотя они с виду кажутся принятыми и вынесенными спешно, легкомысленно и опрометчиво, были тем не менее (и если бы вы или я могли проникнуть в зал заседания или поместиться за занавеской, мы бы в этом убедились) обдуманы, взвешены и соображены – обсуждены – разобраны по косточкам – изучены и исследованы со всех сторон с таким хладнокровием, что сама богиня хладнокровия (не берусь доказывать ее существование) не могла бы пожелать большего или сделать лучше.

К числу их принадлежало и решение моего отца одеть меня в штаны; хотя и принятое вдруг, – как бы в припадке раздражения, в пику всему свету, оно тем не менее уже с месяц назад подвергнуто было всестороннему обсуждению между ним и матерью, с разбором всех «за» и «против», на двух особых lits de justice [317], которые отец держал специально с этой целью. Природу этих постелей правосудия я разъясню в следующей главе; а в главе восемнадцатой вы пройдете со мною, мадам, за занавеску, только для того, чтобы послушать, каким образом отец с матерью обсуждали между собой вопрос о моих штанах, – отсюда вы без труда составите себе представление, как они обсуждали все вопросы меньшей важности.

Глава XVII

У древних готов, первоначально обитавших (как утверждает ученый Клуверий [318]) в местности между Вислой и Одером, а потом вобравших в себя герулов, ругиев и некоторые другие вандальские народцы, – существовал мудрый обычай обсуждать всякий важный государственный вопрос дважды: один раз в пьяном, а другой раз в трезвом виде. – В пьяном – чтобы их постановления были достаточно энергичными, – в трезвом – чтобы они не лишены были благоразумия.

Мой отец, не пивший ничего, кроме воды, – весь извелся, ломая себе голову, как бы обратить этот обычай себе на пользу, ибо так поступал он со всем, что говорили или делали древние; только на седьмом году брака, после тысячи бесплодных экспериментов и проб, напал он на средство, отвечавшее его намерениям; – вот в чем оно состояло: когда в нашем семействе возникал какой-нибудь трудный и важный вопрос, решение которого требовало большой трезвости, а также большого воодушевления, – он назначал и отводил первую воскресную ночь месяца, а также непосредственно предшествующую субботнюю ночь на его обсуждение в постели с матерью. Благодаря этому, сэр, если вы примете в соображение * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Отец называл это в шутку своими постелями правосудия; – ибо из двух таких обсуждений, происходивших в двух различных душевных состояниях, обыкновенно получалось некоторое среднее решение, попадавшее в самую точку мудрости не хуже, чем если бы отец сто раз напился и протрезвел.

Не буду скрывать, что этот образ действий так же хорошо подходит для литературных дискуссий, как для военных или супружеских; но не каждый автор способен последовать примеру готов или вандалов, – а если и может, то не всегда это полезно для здоровья; что же касается подражания примеру отца, – то, боюсь, не всегда это душеспасительно.

Мой метод таков: – – —

В случае деликатных и щекотливых обсуждений – (а таких в моей книге, небу известно, слишком даже много), – когда я вижу, что шагу мне не ступить, не подвергаясь опасности навлечь на себя неудовольствие или их милостей или их преподобий, – я пишу одну половину на сытый желудок, – а другую натощак, – – или пишу все целиком на сытый желудок, – а исправляю натощак, – – или пишу натощак, – – а исправляю на сытый желудок, – ведь все это сводится к одному и тому же. – – Таким образом, меньше уклоняясь от образа действий моего отца, чем он уклонялся от образа действий готов, – – я чувствую себя вровень с ним на его первой постели правосудия – и ничуть ему не уступающим на второй. – – Эти различные и почти несовместимые действия одинаково проистекают из мудрого и чудесного механизма природы, – за который – честь ей и слава. – – Все, что мы можем делать, это вращать и направлять машину к совершенствованию и лучшей фабрикации наук и искусств. – – —